Рена Арзуманова - Пломбир в шоколаде

«Эти рассказы, искренние и непритворные, стремительно ворвались в мою читательскую жизнь. У автора хорошее, «экологически чистое» литературное поле. А вот лгать, жестокосердствовать и предавать в этом поле нельзя. Её герои, не привыкшие прятать свои чувства, вышли к нам со своей болью и искренностью. Как же повезло её читателям, друзьям и просто хорошим людям, кто встречался с ней и её героями! Живая, остроумная и жизнелюбивая, она продолжает радовать друзей своей внимательной любовью».

«В рассказах Рены Арзумановой, при обстоятельном и бережном к читателю повествовании, характеры героев продуманы до мелочей, а их речь богата яркими и запоминающимися речевыми оборотами. В отличие от многих современных литературных произведений, в книге полностью отсутствует злая сатира и ёрничанье. «Пломбир в шоколаде» – истории об удивительным образом переплетённых судьбах людей, встречающихся нам каждый день на улицах, истории, близкие и понятные каждому, но в то же время необычные и захватывающие. Автор вложила душу и любовь в своих героев, и благодаря этому читатель искренне им сопереживает. Эпиграфом к произведениям Рены Арзумановой мог бы послужить знаменитый призыв доктора Фёдора Петровича Гааза: «Спешите делать добро!»»

– Он сошёл с ума, Ася. Он сошёл с ума.

– Кто, мама? – с моей стороны вопрос был чисто риторическим. Я прекрасно понимала, что единственным человеком, кого мама может заподозрить в безумии, был её муж. Мой отец. Человек, которого я, несмотря на бесконечные жалобы со стороны мамы, продолжала любить безусловной и всё ещё какой-то детской любовью.

– Твой отец. Он безумец, Ася!

– Безумец? Неужели он опять позволил себе высказать своё несогласие с каким-то из твоих решений?

– Насмехаешься? Конечно! Ты вся в отца! Его любимица, его гордость!

Мама села на любимого конька. Мне, в принципе, уже можно было перестать её слушать. Можно было даже отставить трубку и продолжить заниматься своими делами, не забывая через определённые промежутки времени бросать в эфир ничего не значащее: «Да, да, конечно». Или любой другой фразой выражать моё полное согласие с тем, что говорит мама. Несогласия высказывать не стоит. Это моё несогласие мне же боком и выйдет – разговор затянется. А так можно подумать над тем, над чем я обычно думаю во время маминых монологов, а думаю я, как правило, над тем, почему мама с жалобами на отца всегда звонит именно мне, а не Маркизе? Неужели моя младшая сестра смогла каким-то образом дать понять родительнице, что не надо засорять её жизнь и её душу тем, что ей неприятно слышать. Я могла бы ещё подумать о многом, но мой слух уловил тревожное слово «гроб».

– Что ты сказала, мама? Прости, я прослушала.

– Прослушала, как же! Ты просто, как обычно, и не слушаешь меня. Кому интересны бредни старой дамы. Нет, может, конечно, кому и интересно, но только не собственным дочерям. А о муже я даже и не говорю. Мужу интересно всё, кроме…

– Мама, пожалуйста. Ну, пожалуйста! Перейди к сути! Что ты там говорила про гроб?

– Отец купил себе гроб! Я же говорю: он сошёл с ума!

– Гроб? Папа купил гроб? А зачем?

– А я знаю? Он со мной не советовался. Приволок и выставил его во дворе на всеобщее обозрение. А ты сама знаешь, какие у нас соседи. Все очень влиятельные люди, министерские работники, а тут гроб. Это неприлично, Ася! Это неприлично! Я не нахожу себе места!

– При чём тут приличия, мама? Папа тоже министерский работник, пусть и бывший. А свои своего всегда поймут.

– Как же, поймут! В министерстве папу никогда за своего не держали. Он так и не научился носить костюмы. Он для всех как был деревенским парнем, так и остался.

– Да, папа по складу души так и остался деревенским, но смею тебе напомнить, что он и не в Министерстве обороны работал, а в Министерстве сельского хозяйства.

– Не надо мне напоминать о том, о чём мне неприятно думать, Ася!

– Мама, а ты, прежде чем звонить мне, с папой поговорила? Папа плохо себя чувствует?

– А при чём тут его здоровье?

– Мама! – я позволила себе повысить голос. – Мама! Никто не покупает гроб для развлечения! Гроб покупается для… Ну, для… Ну, ты сама знаешь, в конце концов, для чего покупается гроб! Ты хоть поинтересовалась у папы, что его подвигло на эту покупку? Может, он болеет, но скрывает от нас. Может, он знает, что… Ну, что… Ты поинтересовалась, мама?!

– Нет… – мамин голос зазвучал растерянно. – Боже, Ася, ты меня разволновала! Неужели ты думаешь, что надо готовиться к худшему? Асенька…

– Ни к чему готовиться не надо, мама. Я так понимаю, что папа всё подготовит сам. Он и в момент своего ухода постарается облегчить твою жизнь.

– Нет! Не говори так! Я готова разделить трудности с папой! Во всяком случае, я не хочу, чтобы его хоронили в том, что он купил. Ты бы это видела, Ася!

– Мама! Мама, о чём ты говоришь!? Постарайся успокоиться, а я скоро буду.

Покидав в сумку необходимые для предполагаемой ночёвки в родительском загородном доме вещи, я написала записку мужу и, напуганная покупкой отца, призналась мужу в любви. Подавив в себе желание написать что-то патетически-напутственное сыновьям, что-то типа – берегите отца, он у вас один, я выскочила из дома. Я бежала вдоль дороги и махала рукой. Нет, тратить время на электричку и прочий общественный транспорт я не буду. Я не знаю, сколько этого самого времени у меня есть в запасе. Вернее, сколько его осталось у моего папы. Больно заныло сердце, и глаза наполнились слезами. Перехватило дыхание. Я остановилась, бросила сумку на асфальт и согнулась пополам. Было больно дышать. То ли от горя, то ли от бега, к которому я совсем непривычна. Я сторонник размеренного, шагового образа жизни.

– Прекрасная поза для тех, кто голосует. А то все эти выставленные пальцы да вытянутые руки порядком поднадоели. А вы с фантазией, голосуете филейной частью, если так можно выразиться.

Мне удалось прогнать воздух в свои лёгкие, я глубоко вдохнула, выдохнула, выпрямилась и посмотрела на водителя остановившейся машины.

– Извините, – пробормотал он, встретившись со мной взглядом. – Вы плачете. У вас что-то случилось?

– Папа умирает, – жалобно проговорила я.

– Где?

– На Рублёвке.

– Ну… – разочарованно протянул незнакомец. – На Рублёвке и я хотел бы умереть. Не прямо сейчас, конечно, а лет этак через пятьдесят, прожив предварительно этот полтинник там же.

– Многовато вы себе отмерили, – зло проговорила я. – На Рублёвке столько не живут. Там климат вредный.

– Люблю злых, – рассмеялся водитель и гостеприимно распахнул дверь машины. – Садитесь. Надеюсь, торговаться не будете?