Александр Секацкий - Миссия пролетариата

То, что художник производит в символическом, осуществляя свое искусство, пролетариат призван произвести в реальном: товарность в таком случае есть всего лишь упаковка, этикетка и транспорт потребительной стоимости. А также в своем еще не реализованном смысле персональный транспорт пославшего.

Минуя предисловия, обратимся от того революционного пролетариата, с которым имели дело классики марксизма-ленинизма, то есть от класса наемных рабочих, класса, растерявшего свою новаторскую роль в истории, к современным лакунам, в которых, возможно, следует ожидать формирование нового пролетариата. Рассмотрим «территориальность шизофрении», привлекшую пристальное внимание левых теоретиков конца ХХ века как раз с точки зрения вызова существующему порядку вещей.

Итак, что же обнаруживает разведка боем на территории потустороннего? Каковы в данном случае отличия революционной оптики от оптики психиатрической?

Обнаруживается следующее: человеческое здесь, в рамках шизоуклона, предстает в таком неузнаваемом виде, что оказывается непригодным даже к эксплуатации. Для шизопролетариата разъединением с его сущностными силами выступает не эксплуатация, а всего лишь депривация, хотя преодолении этой депривации ставит не меньше социальных проблем, чем освобождение труда.

Проблематичен уже сам исходный пункт миссии – точка идентификации с освобождаемым и ответная идентификация с освободителем, то есть смыкание полюсов, необходимое для детонации, хотя и не ради нее совершаемое. Во внутренней экзистенциальной дуге, там, где осуществлялась коллективная экзистенция пролетариата, вопрос все же решался проще:

Мы не рабы… Рабы не мы.

Многоточие, знак пробела указывают здесь на внутреннюю подстановку, заряжающую революционное действие: мы не рабы – это еще здешняя речь, фиксация некой очевидности противостояния «мы – они», а вот рабы не мы, это уже прощание с упраздненным состоянием рабства, так сказать, грамматика революции, азбука освобождения.

Для того чтобы стать пролетарием осознанно и по собственной воле, нужна решимость, экзистенциальный риск, не уступающий весомости первичной ставки. Но для того чтобы примкнуть к шизо и стать одним из них, этого мало. Недостаточно даже первого учебника, знаменитого «Анти-Эдипа», написанного Делезом и Гваттари [98]. Представления левых парижских интеллектуалов о реальных шизофрениках были еще дальше от действительности, чем в свое время представления русских народников о народе. Но интенция была ровно та же: освободить. Была и решимость примкнуть к самому что ни есть обездоленному, самому пролетарскому пролетариату. Проект шизоанализа, увы, провалился так же, как и проект народников, и по тем же причинам: вместо реально освобождаемого человека или класса, теоретики усмотрели лишь то, что могли усмотреть, – абстракцию. Подражание шизофрении было слишком игрушечным, но усилия шизоаналитиков, говоря ленинскими словами, не пропали даром: попытка передразнивания привела к контакту, контакт привел к пониманию страдания и к состраданию, что в свою очередь повысило готовность к борьбе.

Выяснилось, что шизосообщество не существует в том виде, в котором существует пролетариат, шизики, увы, пребывают по отдельности в своей расщепленности, они заперты в своих экзистенциальных камерах-одиночках. И если носители нестандартных телесных упаковок вроде обитателей цирков-кунсткамер или персонажей фильма «Отель за миллион долларов» нуждаются главным образом в том, чтобы их поняли, чтобы вникли в их требования к миру, шизосообщество нуждается в том, чтобы самого себя понять, осознать свое бытие как нечто единое и целое. Но помощь им на первом этапе может быть только индивидуальной, точнее говоря, персональной.

Что ж, уместно спросить: а есть ли это именно тот способ, благодаря которому миссия пролетариата включает в себя неустранимость личного? Она, эта миссия, обретает персональность через сопротивление. Подобно тому, как общее сопротивление встречного сущего понуждает к тщательной настройке инструмента, к тонкой гравировке методологий, неподатливость шизо к общим анонимным процедурам (в том числе и к классовому подходу в традиционном смысле слова) требует разомкнуть общий строй и идти врассыпную.

И все же вопрос «зачем?» оказывается здесь очень важным. Общему ответу «чтобы стать человеком» не хватает историко-материаличстической конкретности. Попробуем рассмотреть несколько уровней жертвенного круговорота.

Вот первый, семейно-родственный круг – уместно спросить: а что же, кроме пожизненного несчастья и тяжелого креста, может нести за собой необходимость непрерывного ухода за сыном (братом, сестрой, дядей) с психическими отклонениями? Во всяком случае, персонология на этом полюсе обретает форму всеобщности и необходимости, что вовсе не исключает ее историко-материалистического понимания, весьма далекого от роли сиделки при неизлечимо больном.

А означает такое понимание прежде всего новую форму привнесения классового сознания. Гибель или, если угодно, угасание прежнего пролетариата указывает на тот факт, что миссия не выполнена, но не на то, что она невыполнима. Сегодняшний момент следует понимать как процесс передачи эстафеты, как важнейший момент вручения переходящего знамени пролетариата новому субъекту. Это процесс идентификации и сборки, над ним работает история, но одной только работы слепых исторических сил недостаточно. Лоскутья разорванной «красной свитки», революционного красного знамени, и в самом деле тянутся друг к другу под воздействием избирательного сродства: нестяжательские племена постиндустриальных джунглей, пациенты психбольниц, угнетенные культуриндустрией (попсой) художники, которые давно уже не одиночки, а представители массовой профессии, распыленного анклава, – они устремлены друг к другу, но отсутствует сингулярная точка, решающий «кристаллик» для взрывообразной конденсации. Субъект миссии не опознан, сама миссия в новой исторической редакции не сформулирована.

Но паники быть не должно, передача эстафеты состоится. В пользу такого исхода свидетельствует весь предыдущий опыт воплощений и развоплощений пролетариата. Пока мы можем констатировать, что некоторые чрезвычайно важные части будущего класса находятся в состоянии распыленности. Например, в камерах персональных одиночеств, стены которых не пробить стереотипными стандартами коммуникации, но распыленность заключается не только в этом. Непосредственная классовая солидарность шизопролетариата на том уровне дегуманизации (расчеловечивания), на котором он сейчас находится, исключена – в этом, в частности, состоит радикальное отличие шизо от гегелевского раба, в отсутствии непосредственной достоверности собирательного понятия хотя бы на таком уровне, как время, племя или пролетариат.