Александр Секацкий - Миссия пролетариата

Подобное сочетание материалистично даже в том смысле, что соответствует аристотелевской характеристике материи, hyle – это одновременно и лишенность, и восприимчивость, рецептивность, стремящаяся к абсолюту. Рабочий класс впитывает достижения естественных и социальных наук, технические изобретения и вносимые извне идеи, которые в свою очередь отбираются по их способности одухотворять пронизываемую материю. Готовность и открытость – так можно иным образом определить негативность исходных условий пролетаризации. Они позволяют встраивать в практику важнейшие фрагменты исторического опыта, прежде всего опыта революций и классовой борьбы. А также те моменты бытия каждого класса, которые принадлежали ему, когда он был восходящим некоторым образом пролетариатом своего времени. Лишь отчуждение от собственной сущности, ежедневно возобновляемое абстрактным (отчужденным и отчуждающим) трудом, породило уникальную коллективную экзистенцию пролетариата, полностью отвечающую формуле Сартра «Существование предшествует сущности», равно как и христианской заповеди «Где сокровище ваше, там и душа ваша», а сокровище, заветная цель, очень далеко, на рубежах сверхдальних инвестиций, в проективной точке на горизонте мировой революции, где все отчужденное и отчуждаемое может наконец быть востребовано как узнанное свое.

Капитал в своем проективном полагании никогда не инвестировал, не устремлялся так далеко, и с момента, когда в удерживаемом единстве буржуазного класса стали преобладать охранительные, консервативные тенденции, приостановилась и радикальность отчуждения труда. Поддавшись протекционизму, капитал перешел к доместикации пролетариата.

Описание этой новой фазы эксплуатации составляет важное открытие Бодрийара, сумевшего разглядеть те реалии, которых во времена Маркса еще не существовало.

Но подойдем сначала к вопросу с другой стороны. Что может воспрепятствовать отчуждению продукта в товарной форме и его отправке в свободное рыночное плавание? Ведь натуральное хозяйство разрушено, система производства исключает прямую фабрикацию вещей для собственного обихода. И тогда на ум приходит дилетантизм, некая неумелость, непрофессиональность производителя, препятствующая обретению изделием всеобщей товарной формы. Вспоминается и народная психиатрическая мудрость: есть много причин, чтобы воздержаться от лжи, но неспособность солгать в принципе – далеко не лучшая из этих причин. Есть много причин для преодоления отчуждения, но невостребованность труда в овеществленной форме наносит не меньший сущностный урон, чем разобщение рабочего со своими сущностными силами в процессе отчуждения.

Так в дискурс отчуждения вступает его нечаянный противоположный полюс, полюс невостребованности и никомуненужности. Конечно, эти «угрозы неотчуждаемости» поначалу страшно далеки от безжалостно эксплуатируемого пролетариата. На протяжении XIX и первой половины XX века запугивание рабочих тем, что их номинально оплачиваемый труд может и не предполагать изымаемых объективаций, было бы равносильно чтению голодающим Поволжья лекции о вреде ожирения и переедания. Другое дело безработица, которая сама является следствием и одновременно необходимым условием отчуждаемого труда. Социализм почти во всех его формах заменяет безработицу всеобщей занятостью, что само по себе не меняет дела принципиально и не является заветным чаянием пролетариата в отличие от свободного, неотчужденного труда, – речь идет лишь об актуальном экономическом требовании.

Однако выполнение этого требования создает условия для фальсификации труда. Перенос центра тяжести с отчуждаемого продукта на результат представляет собой классический пример благих намерений, которыми вымощена дорога в ад. Здесь можно вспомнить многочисленные попытки советской организации труда как способа общественной самопрезентации советского человека. Все эти попытки провалились, и уже в шестидесятые годы XX века безоговорочно восторжествовал сформулированный Жванецким принцип «За символическую плату – символический труд». Вне общественной признанности труд обернулся имитацией, обозначением трудовых усилий – и ничем иным он стать не мог, слишком уж слабо была замасктирована его принципиальная ненужность.

Следующие попытки связаны уже с ситуацией в постиндустриальном обществе: их анализ проделан Бодрий-аром в книге «Символический обмен и смерть». Наемный труд в современном постиндустриальном обществе прежде всего изменяет ситуацию отчуждения с точностью до наоборот. Изымаемый продукт носит в действительности условно-товарный характер, являясь, по существу, бросовым, в результате чего камуфлируется не эксплуатация, а, напротив, видимость эксплуатации камуфлирует ненужность труда. Посредством этого труда ничего, собственно, не отчуждается, поскольку отчуждаемое в свою очередь должно быть кем-то присвоено, оно, по крайней мере, должно быть нужным.

То есть, как справедливо замечает Бодрийар, отчуждение труда устранено, но исключительно благодаря подмене смысла симулякром. Смысл изъят, он присвоен капиталом и выступает в качестве его презентации, он представляет собой «белые одежды» капитала, позволяющие ему сохранять «комильфо» в ситуации современности, представая в качестве гаранта права на труд и даже в качестве гаранта социальной нормы вообще.

Следовательно, далеко не безразличен тот способ, которым устраняется отчуждение: пролетариат должен преодолеть отчуждение в диалектическом смысле через Aufheben: необходимо максимальное обострение этого противоречия, чтобы избрать точку присвоения максимально далеко от случайной локальности произведенной объективации. Такое присвоение будет неизбежно революционным для существующей действительности: чем дальше в социальном пространстве-времени будет спроецировано отчуждаемое, тем более обширным и новаторским окажется обретенное в результате распредмечивания. «Возвращение отчужденного» отнюдь не обречено на успех, но оно является сверхзадачей пролетариата и в каком-то смысле краткой формулой его миссии вообще.

Моделью такого преодоления может служить опыт художника, и художественная практика в этом отношении авангардна. Произведение художника есть его инобытие, высокая проба иноприсутствия, заведомо отчуждаемая к границам пространства и времени munda humana. Предельная общность адресации послания художником общеизвестна: до востребования.

Востребованность посланий, запаздывающая по времени (срок запаздывания не оговорен) и происходящая в неопределенном месте, – сама локализация в данном случае проблематизируется, обеспечивает возобновляющее производство человеческого в человеке и работает в качестве скоросшивателя культуры – не как архива, а как праксиса. Такому отчуждению художник не только не препятствует, он, напротив, видит в нем смысл своего бытия, хотя амбивалентность, безусловно, остается: тяжело ставить точку, жаль расставаться с неостывшим еще фрагментом собственной воплощенности, но без востребования отчужденного продукта бытие художника не будет оправдано, а без опредмеченности в произведении оно не будет даже заявлено.