Александр Секацкий - Миссия пролетариата

Данная проблема была одной из важнейших для Фрейда. Фрейд начинал с провозглашения либидо основной движущей силой психической деятельности, причем «раннее» либидо можно было понимать в смысле поиска удовольствий. Но в работе «По ту сторону принципа наслаждения» удовольствие уже рассматривается скорее в духе избавления от страданий – так был решен Фрейдом один из самых давних философских споров. Скажем, оргазм, общепризнанная кульминация наслажденчества, представляет собой сброс накопившейся «неудовлетворенности», и собственно удовольствие возникает как артефакт такого сброса. Приятно возвращение к гомеостазу, который не обременен суммой бесконечно малых данных, поступающих от болевых волокон: в дальнейшем, по сути, от сладострастия до любознательности, удовольствие проходит сложнейшую траекторию превратности, и ему уже никто не напоминает о незаконнорожденности.

Чистое удовольствие очень скоро конституируется в виде непосредственной психической реальности, происходит синтез квантов такой реальности – скорее, можно даже говорить о многоуровневом синтезе. Но без исходного материала цепочка синтезов невозможна. Другое дело – дисфункции, опыт поломок, сбоев и расстройств: тут воистину есть из чего выбирать, причем не ограничиваясь оппозициями, простор для дифференциаций налицо. Одно дело, если «защемило сердце» (от жалости, например), и другое – когда «все затряслось» от возмущения. Суммирование защемлений, сотрясений и напряжений в случае их разового сброса вполне может дать на выходе ликование, или неистовство, или эйфорию («легко на сердце от песни веселой»). Главное, чтобы легкое зашкаливание внутренних рецепторов (интерорецепция и проприоцепция) удерживалось организмом, а не только запускало обратную связь восстановления функциональности.

В каком-то смысле прорыв внутреннего опыта в чистую физиологию знаменует собой триумф человеческой природы над природой биологической. Конечно, на коррекцию такого прорыва направлены систематические усилия медицины и психиатрии (собственно, вся невропатология), но если бы эти систематтические усилия полностью достигли своей цели и возможность психогенного прорыва в «запрещенную» для него сенсорику была бы раз и навсегда устранена, тем самым было бы уничтожено и собственно человеческое в человеке, именно то, отсутствие чего стало непреодолимым барьером дальнейшего развития робототехники.

И, кстати, нельзя не отметить, какое уважение вызывает внутренний Эдип, вторгающийся со всей своей неистовостью в опыт тела и ослепляющий смертное существо на манер бессмертного бога, – среди трагических начал, поводов для трагедии торжество внутреннего Эдипа едва ли не самое главное.

Так ось исходного страдания, не являющегося соматическим, не принадлежащего к опыту тела, создает экзистенциальное измерение, как некий вертикальный срез, секущую плоскость, пронизывающую весь сенсориум и все планы символического. Площадки удовольствия на многих уровнях вполне самодостаточны (после успешного синтеза), но, скорее, горизонтальны – за исключением женской сексуальности, где эротическое измерение носит принципиально сквозной характер.

Симбиоз эроса и логоса, прекрасный, как сказал бы Платон, сам по себе, а не ради чего-то иного, есть своего рода бонус человеческого способа репрезентации сущего и происходящего – то, без чего можно и обойтись. Это демонстрирует мужская сексуальность, представляющая собой куда более локальную площадку удовольствия. Но в целом синтезы, в которые входит Lustprinzip, конституируют человеческий мир таким, каким мы его знаем, – возможность абстрагирования здесь является чисто спекулятивной, в частности такой идеальной площадкой предстает чистый практический разум у Канта. В действительности политика тела, управляемая потоками удовольствия, включена в дистрибуцию власти (Фуко) и субъекции (Дж. Батлер). Именно благодаря принципу удовольствия потребности дополнительно оформлены как желания, а желание и есть субъект, одних только потребностей для бытия субъектом недостаточно.

Другое дело, что в исходных реагентах, обеспечивающих синтезы, субстанция удовольствия все-таки может оказаться производной от исходного страдательного опыта резонаторов двойного назначения. То есть если бы все-таки в «мыслящих машинах» удалось предусмотреть аналоги органов двойного назначения (добиться внутренней утилизации помех и неисправностей), то синтез желания мог бы уже произойти самостоятельно (спонтанно), при этом мы имели бы полное право утверждать следующее: используя в качестве исходного материала аналог боли, например неисправность, расстройство, мы могли бы получить не аналог желания, а само желание, по всем параметрам тождественное желанию, настоянному на настоящей боли. Это, как любят говорить математики, нетривиальное утверждение вписывается в логику сингулярных точек. Так, найдя аналог органических, углеводородных молекул, способных к репликации, мы сможем получить уже не аналог раздражимости, а раздражимость как таковую, сможем получить и ряд других атрибутов самокопирующейся монады вплоть до следующей развилки, например развилки организма, где снова потребуется работа негативности. Ясно, во всяком случае, что без решения вопроса об органах двойного назначения теоретическая психология обречена пребывать в тупике: есть настоятельная необходимость вернуться от Лакана и Делеза к Фрейду и Эрвину Бауэру.

Метаязык, который позволял бы описать события, происходящие в интервале совместной юрисдикции опыта тела и внутреннего опыта, отсутствует. Это не удивительно, учитывая, что не распознаны, не структурированы в своих основных дискретных единицах и сами языки, в них отслеживание органики двойного назначения начинается даже не с уровня предложений, а с уровня фраз.

Тем более важно подчеркнуть, что множество резонаторов все же локализовано. Их локализация, разумеется, не совпадает буквально с локализацией параллельных внутренних органов: все же «сердце», «душа в пятках», «трясущиеся поджилки» и тому подобные координаты некую приемлемую локализацию задают. Специфическое знание истины способно пробудить и внутреннего Эдипа, и внутреннего Прометея. Насаженные на экзистенциальную ось фрагменты знания детонируют, постоянно перекрывая самочувствие (обусловленное «снизу») и вынося за скобки опыт тела. Возникающий в этом случае слепой фанатизм вполне соприроден истерической слепоте, и принцип ecce homo утверждается именно здесь и именно таким способом. Знание, получаемое и обрабатываемое даже самыми совершенными техническими устройствами, в сущности, однородно: все равно, считать ли секунды, оставшиеся до приземления запущенных баллистических ракет, или вычислять последовательность знаков после запятой в «уточнении» числа пи.