Геннадий Дубовой - Рыцари Новороссии. Хроники корреспондента легендарного Моторолы

Оля окончила медицинское училище и, отработав по направлению, собиралась поступать в Донецкий мединститут, в котором уже училась её двоюродная сестра. К ней в общежитие и приехала готовиться к поступлению. Увы… «…Толкнула его – ногами только дрыгнул, аж шлёпанец в потолок влип. Улетел с подоконника. Племянница моя, семилеточка, голая в углу. Нет, не трогал. Когда одна в комнате общежития оставалась, этот азербайджанец-пятикурсник заходил. Раздеваться заставлял и… запугивал, что её и маму зарежет, если хоть слово скажет о том, что принуждал её делать. Говорил, что скоро папой ей будет…»

Уже перед выходом из тюрьмы Оля страшно заболела, врач (баптист) честно предупредил – шанс выжить почти нулевой: «Надежда только на чудо, молитесь». В тюремной больнице и после освобождения помогали исключительно баптисты (православных храмов поблизости не было, священники не приезжали). Так и стала Сестричка сектанткой. «Душа подсказывала: не там я, где должна быть, а как сказать об этом? Они в ту пору, когда никого у меня не осталось, помогли с жильём и работой, уйти от них – разве не предательство?..»

В последний раз виделись мы с ней летом в госпитале города Снежное. Как раз во время самых ожесточённых боёв на Саур-Могиле и упорных попыток украинских войск вырваться на оперативно-стратегический простор, перерезать тоненькую ниточку: трассу Донецк – Шахтёрск – Снежное – Красный Луч, связывавшую республику с Россией. На «джихад-мобиле» (трофейная «Волга-31» с установленной на ней АГС) доставили мы с Артистом раненого бойца из подразделения Корсара. Вдруг слышу:

– Корреспондент Гена!

Оборачиваюсь: Оля ладошками, как дитя, слёзы вытирает, всхлипывает:

– Господи, я каждый день тебе звонила. «Абонент поза зоною досяжностi», «Цей рахунок не обслуговуєтся». Молилась с таким чувством, будто тебя уже нет. А вчера увидела Малого, сыночка, он и рассказал: ты живой, а при отступлении из Семёновки Моторола приказал вам оставить включённые телефоны, чтобы украинцев запутать. По новому номеру звоню, а ты не отвечаешь!

Оля эвакуировалась из Славянска, как и положено медработнику, вместе с госпиталем. Когда часть идущей на Краматорск колонны попала под обстрел, «незаменимая медсестричка» с малой группой добровольцев вызвалась в непролазной тьме спасать раненых.

Я ожидал услышать нечто вроде: «Это был ад», «Я никогда этого не забуду», «Ты не представляешь, что там творилось» – и множество подобных фраз, которые не раз приходилось слышать не от женщин – от бойцов, побывавших в реальном аду. Нет и нет. Оля расцеловала нас с Артистом, всхлипнула в последний раз и на эмоции более не разменивалась. Обо всём, что пережила в ту ночь, рассказывала, как студентка-прогульщица, ко всеобщему изумлению во избежание отчисления сдавшая за день все экзамены экстерном. Как начинающий хирург о рискованнейшей, но вопреки всем ожиданиям удачно проведённой операции. Как одержимая мать, не раздумывая цапнувшая тарантула, который вполз на её ребёнка…

«…Всех нужно было забрать. А места раненым не хватало. Крови, крови столько! На мне всё насквозь пропиталось. Запах этот… мутит, стонут, хлюпает у них внутри, выпирают внутренности. Больше всего боялась, что убили или сильно ранили сыночка моего, Малого. Что я тогда буду делать? Кого нашли – всех вытащили. Мёртвых оставили, брать их было некуда…»

Малой – это позывной бойца Моторолы, 19-летнего юноши из-под Славянска, командира расчета ПТРС. За доблесть и воинское мастерство мы уважительно называли его Александр Иванович. Мама его умерла незадолго до Русской Весны. Украинские эскулапы с нищей пациенткой (инвалид второй группы, 900 гривен пенсии) не желали возиться с долгим лечением и ногу отрезали.

Состояние не улучшилось, требовались дорогие лекарства. Александр Иванович вместо учёбы в колледже (мечтал стать строителем) подрабатывал, как только мог, но… Невозможно спасти самого близкого человека в стране, где у одних всё, а у других единственное право – корячиться за кусок хлеба. Во время первого в эту войну моего выхода на боевые я спросил: «Малой, ты такой злой и весёлый, совсем не страшно?» – «Нет, не страшно. Боюсь не смерти. Боюсь жить, как жили. Потому и воюю, чтобы мамы от нищеты не умирали».

Оля потом часто повторяла эти слова: «Боюсь не смерти, боюсь жить, как жили…» Она, незамужняя, бездетная, годами добивалась разрешения усыновить ребёночка. «Не разрешили. Уровень дохода не позволяет. Какая зарплата у медсестры на Украине? С голоду не умереть…» Только на войне нашла она сыночка – Малого. Пока мы были на передовом рубеже обороны Славянска, в Семёновке – под обстрелами (а боялась мин до дрожи в коленях) бегала по несколько раз в день к нему на позицию. Подкормить, сладеньким побаловать, просто рядом побыть, обнять.

Я хорошо помню ту искромсанную сигнальными ракетами ночь – отступление из Славянска через Краматорск в Донецк. Мы, мотороловцы (Малой в кузове «Камаза» сидел рядом со мной, горевал о потерянном в последнем бою ПТРС), были в самом конце колонны, но проводники сбились с пути, пришлось развернуться, и мы оказались в её начале. Укры стали долбить в хвост отступающих стрелковцев вскоре после разворота. Машины с ранеными шли в середине.

Во тьме и неразберихе Оля отстала, потерялась. Поспешила на чей-то стон. Те, кто вместе с ней переносили раненых, то ли испугались, то ли не заметили её исчезновения. В лесополосе неподалёку от дороги стонал, звал на помощь боец с кровоточащей спиной и перебитыми ногами. Рядом с ним два трупа и перевёрнутый, перекрученный пулемёт. Догонять колонну уже не имело смысла.

«Что я могла сделать? Бинты и те закончились, остался один антишок. Уколола раненому. Пыталась разговорить его, имя узнать. Он только хрипел, всё тише и тише. Когда уже стало светать, услышала за деревьями в поле голоса, думаю: «Украинцы? Так быстро?.. Наши! Слава Богу!» Я к ним, а они с перепугу (оно и понятно: выпрыгнуло на прогалинку стращилище в засохшей крови) меня чуть не изрешетили. Это была наша группа, из Семёновки, уазик с оружием у них сломался, сколько смогли – тащили на себе, пробивались к Краматорску. Объяснила всё, привела их к раненому, а он… уже «200-й». Документов ни у него, ни у других мёртвых не оказалось.

– Вот, – сняла с шеи, протянула на ладони три на одном шнурке алюминиевых крестика, – все «документы». Хоронить не стали, только ветками накрыли. Я про себя «Отче наш» прочитала и всё.

Возвращаться домой Оля не хотела и не могла – её дом на оккупированной территории. И когда начались бои за выход к российской границе, вместе с другими медсёстрами ополчения получила направление в убиваемый авиацией, «Ураганами», «Смерчами» и «Точками-У» город Снежное. Там (надеюсь, не в последний раз) мы и свиделись.