Валерий Ледяев - Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах

Исследование выявило особенности положения «машин роста» в разных городах и, в целом, различия в структуре городской власти. В Фюр Сити была обнаружена монолитная структура власти со стабильной элитой, которая фактически существенно не менялась на протяжении всех электоральных циклов. Исследователи полагают, что вероятность складывания данной структуры власти выше в тех городах, которые обладают меньшей инвестиционной привлекательностью и потому не представляют большого интереса для ТНК. Основной бизнес в Фюр Сити принадлежал местной элите; последняя не хотела иметь конкурентов, и в ряде случаев ей удавалось успешно сдерживать их проникновение в городское экономическое пространство [475]. В Уайт Сити влияние иностранных компаний было существенно более значимым, что ограничивало власть местных элит, с которыми у ТНК сложились отношения консенсуса. При этом публичная власть в течение четырех электоральных циклов менялась 2 раза [476].

Общий вывод методологического характера, к которому приходят исследователи, состоит в том, что концепция «машинроста» вполне применима к постсоциалистическим странам и дает возможность понять динамику аккумулирования власти. При этом они полагают, что специфика «машин роста» обусловлена не только политическими традициями восточноевропейских государств, но и особенностями реставрации капитализма в этих странах [Kulszar, Domokos, 2005: 561].

Несколько иные выводы были сделаны Флорианом Кохом по результатам эмпирических исследований политико-экономического управления (governance) в Варшаве [Koch, 2009 а: 129–139; 2009 Ь: 333–357]. Фактически в них была предпринята попытка проверить эвристический потенциал теорий городских режимов и политико-экономического управления и возможности их использования для изучения городской политики в постсоциалистических странах [477].

Так же как и Кульчар и Домокош, Кох считает, что у данных теорий есть хорошие перспективы для объяснения городской политики за пределами Северной Америки и Западной Европы, хотя и подчеркивает, что «простой перенос опыта западноевропейских городов невозможен». Изучение политического управления в Варшаве Кох осуществляет в трех ракурсах (измерениях) – институциональном (polity), политическом (politics) и целевом (policy). В институциональном контексте движение от government к governance проявляется в растущей значимости институциональной структуры, соединяющей элементы иерархии, договорный процесс и соревнование; в политическом измерении оно отражается в возрастании взаимодействия между публичными и частными акторами в процессе управления городом, а в целевом – в большей флексибильности и мягкости норм и правил управления, опирающегося не (только) на команды и запреты, а предполагающего переговоры, торг и компромиссы [Koch, 2009 а: 131–132].

Исследование показало, что изменения, происходящие в системе управления городом, трудно однозначно квалифицировать как переход к политико-экономическому управлению (governance). С одной стороны, существенно возросло число акторов городской политики, прежде всего представителей непубличной сферы, которые имели определенное влияние на городские решения, особенно на неформальном уровне. Планирование стало более гибким, а в ряде сфер для реализации отдельных проектов требовалась кооперация публичных и частных акторов. С другой стороны, в институциональной сфере фактически шло формирование системы административного управления (government) с акцентом на иерархию, в которой формальные и организационные возможности акторов частной (непубличной) сферы были ограничены; при этом институциональная структура часто менялась. Участие граждан в обсуждении проектов городского развития было формальным, а сами проекты разрабатывались городскими властями без серьезного взаимодействия с иными акторами городской политики [Ibid.: 134–139].

Общий вывод, к которому приходит Кох, заключается в том, что в период постсоциалистических трансформаций в Варшаве сложилась специфическая («варшавская») форма политико-экономического управления (governance). В целом ситуация стала более стабильной, «но она по-прежнему существенно отличается от ситуации в городах Западной Европы. Поэтому вопрос о том, последуют ли города Центральной и Восточной Европы по пути западноевропейских городов, остается открытым» [Ibid.: 139].

Исследование в Варшаве имело и другой ракурс: автор попытался применить теорию городских режимов для анализа рынка жилья [478]. При этом он использовал классическую стоуновскую (узкую) трактовку режима, в соответствии с которой были сформулированы задачи исследования – 1) определить степень влияния частных акторов на рынке жилья, 2) выяснить, насколько институциональный и местный контексты способствуют/препятствуют формированию городского режима, 3) установить, возник ли режим и 4) как это сказалось на развитии данной территории [Koch, 2009 b: 339].

В целом постсоциалистические трансформации способствовали складыванию условий, способствующих формированию городских режимов; существенно расширилась автономия городской сферы, что усилило позиции местных элит и позволило им проводить активную самостоятельную жилищную политику. По сравнению с жилищной политикой при социализме роль государственных (муниципальных) структур существенно снизилась, значительную финансовую власть получили частные девелоперы, небольшая группа которых стала доминировать на рынке жилищного строительства. Кох посчитал возможным утверждать наличие «системной власти» строительных компаний, имевших и определенную идеологическую поддержку общественности, для которой строительство жилья является одним из общественных приоритетов.

Однако прочный режим в его классическом понимании в Варшаве так и не сложился. Кох связывает отсутствие режима прежде всего с нестабильностью территориальных границ (территория и границы муниципалитетов часто менялись), административного устройства (после 2002 г. была создана иная – более централизованная система управления городом) и публичной власти (имела место частая смена мэров и правящих группировок). Эта «многомерная нестабильность» оставляла возможность лишь для ограниченной кооперации частных и публичных акторов, которая фактически сводилась к отдельным проектам и не перерастала в устойчивый режим на уровне города. Другим препятствием формированию режима стала «рыночная ориентация» городской политики, вследствие которой жилищная проблема не рассматривалась в качестве одного из ее основных направлений: власти не видели необходимости активно включаться в эту сферу, и в их планах широкомасштабная поддержка и кооперация с частными акторами не предусматривалась [Ibid.: 343–346].