Юрий Визбор - т.1 Стихотворения и песни

Ты пойми, что такое КамАЗ:
Это парни — не парни, а боги!
Это вьюжная наша зима,
Это тяжкие наши дороги!
И трудом дни и ночи полны —
Город Набережные Челны.

Ты поймешь, что такое КамАЗ,
Если станешь к обочине тракта
И проедешь, товарищ, хоть раз
На машине с названием «вахта».
И далеко огни нам видны —
Город Набережные Челны.

Ты поймешь, что такое КамАЗ,
Если сердце твое не дремало,
Если здесь побеждал ты не раз,
И все мало тебе, и все мало…
Адрес подвига, адрес весны —
Город Набережные Челны.

В переулке, вдоль садочков,
Где заборов размыкается кольцо,
Вот он, домик старой почты
С покосившимся от времени крыльцом.
Печь железная в сторонке
По причине ранней осени горит,
В узкой будке парень громкий
С кем-то, видно, очень близким говорит:

«Здравствуй, дорогая!
Как ты поживаешь там сейчас?
Здравствуй, дорогая!
Это я звоню тебе, КамАЗ!»

У крыльца пустует скрепер,
Два бульдозера уткнулись в коновязь —
Через годы, через степи
Их хозяевам понадобилась связь.
Ждут Одессу, ждут столицу
И неведомый Тюкалинск тоже ждут.
Свет огня бежит по лицам.
Сколько раз слыхали стены эти тут:

«Здравствуй, дорогая!
Как ты поживаешь там сейчас?
Здравствуй, дорогая!
Это я звоню тебе, КамАЗ!»

А за полем, недалеко,
Паруса домов восходят торопясь.
Там раскинулся широко
Посреди степных просторов наш КамАЗ.
Мчатся МАЗы, мчатся ветры,
И столбами ходят синие дожди,
Клонит ветер к окнам ветки,
Чей-то голос в проводок одно твердит:

«Здравствуй, дорогая!
Как ты поживаешь там сейчас?
Здравствуй, дорогая!
Это я звоню тебе, КамАЗ!»

В старой почте пусто стало,
Два бульдозера ушли, как корабли,
Гасит лампы сторож старый,
Будто гасит разговоры до зари.
Новый город с новой почтой,
С новой жизнью, с новым видом из окна.
Это правда, это точно,
Что отсюда даль высокая видна.

Ах, какая пропажа — пропала зима!
Ну не гнаться ж за нею на север?
Умирают снега, воды сходят с ума,
И апрель свои песни посеял.
Ну да что до меня — это мне не дано:
Не дари мне ни осень, ни лето,
Подари мне февраль — три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.

Полоса по лесам золотая легла,
Ветер в двери скребет, как бродяга.
Я тихонечко сяду у края стола,
Никому ни в надежду, ни в тягость.
Все глядят на тебя — я гляжу на одно:
Как вдали проплывает корветом
Мой веселый февраль — три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.

Ах, как мало я сделал на этой земле:
Не крещен, не учен, не натружен,
Не похож на грозу, не подобен скале,
Только детям да матери нужен.
Ну да что же вы всё про кино, про кино —
Жизнь не кончена, песня не спета:
Вот вам, братцы, февраль — три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.

Поклянусь хоть на Библии, хоть на кресте,
Что родился не за пустяками:
То ль писать мне Христа на суровом холсте,
То ль волшебный разыскивать камень.
Дорогие мои, не виновно вино,
На огонь не наложено вето,
А виновен февраль — три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.

Мы это дело разом увидали,
Как роты две поднялись из земли
И рукава по локоть закатали,
И к нам с Виталий Палычем пошли.
А солнце жарит — чтоб оно пропало! —
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой».

И тихо в мире, только временами
Травиночка в прицеле задрожит.
Кусочек леса редкого за нами,
А дальше — поле, Родина лежит.
И солнце жарит — чтоб оно пропало! —
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой».

Окопчик наш — последняя квартира,
Другой не будет, видно, нам дано.
И черные проклятые мундиры
Подходят, как в замедленном кино.
И солнце жарит — чтоб оно пропало! —
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я кричу: «Давай, Виталий Палыч,
Давай на всю катушку, дорогой!»

…Мои года, как поезда, проходят,
Но прихожу туда хоть раз в году,
Где пахота заботливо обходит
Печальную фанерную звезду,
Где солнце жарит — чтоб оно пропало! —
Где не было судьбы у нас другой…
И я шепчу: «Прости, Виталий Палыч,
Прости мне, что я выжил, дорогой».

Вот хорошо: и тихо, и достойно,
Ни городов, ни шума, ни звонков.
Ветру открыты все четыре стороны,
Мачта сосны и парус облаков.

Из-под сырой травы желтеет осень,
Вешнее солнце щиплет щеки нам.
Ты говоришь: «Куда это нас сносит?
Я несказанно так удивлена…»

Вересковый куст, словно лодка,
И далёко-далёко земля.
Вересковый куст, словно лодка,
А в лодке ни весел, ни руля.

И, торопливых слов не понимая,
Руки раскинув в небе пустом,
Вся ты плывешь в синей воде мая
Брошенным в реку белым крестом.

Версты любви — их вдоволь было, вдоволь —
За горизонт ушли, за облака,
Только вот жалко вереск тот медовый,
Да и, пожалуй, тех мест не разыскать.

— Солнышко! Помнишь ли ты наш апрель?
— Да, конечно, мой любимый.
— Солнышко! — Что же вспоминать теперь?
Годы прошли как туман.

— Солнышко! Я надолго улетал.
— Что ж изменишь, мой любимый?
— Солнышко! — Ну каким ты странным стал.
Годы прошли как туман.

— Солнышко! Ну взойди еще, взойди!
— Нет, уже поздно, мой любимый.
— Солнышко! — За окном стучат дожди.
Годы прошли как туман.

Осень бродит по сырым полям,
Видно, пришло ее время.
И скоро в снег укроется земля,
В белый снег, и будет зима.

Качка, Каспий, волны, вечно шумящие, — здрасьте!
Здравствуй, мой возникший средь моря очаг.
Море, Каспий, будто крашено синею краской —
Это мой высокий рабочий причал.

Остров в море мы сварили своими руками,
Верной дружбой и нефтяников, и моряков.
Здесь мы вместе достаем через воду и камень
Солнце, погребенное в толще веков.

Нашей дружбе не нужны ни слова, ни пароли,
Просто нужно быть немного погоды сильней.
Наши губы солоны от непрошеной соли,
Наши судьбы — биография трудных морей.

Если Каспий черной краскою красит просторы,
Остров в море принимает шторма, как бои.
Ждите сводок, ждите радиопереговоров,
Верьте в нефтяных робинзонов своих.