Роман Евстифеев - Попутные песни

История казалась нам прямой,
Счастливой ожидалась наша жизнь,
Вокруг был бесшабашный и хмельной
Предельно развитой социализм.

А мы стремились сразу все успеть,
Были удивительно азартны мы,
Хоть чуть-чуть хотелось поумнеть,
Получая знания за партами,

Но сразу не доверили нам мест
В удивительных аудиториях,
Первым был картофельный семестр,
И как сказал бы летописец Нестор,
Вот откуда есть пошла история.

Может в голове был перекос
Из-за недостатков в воспитании,
Не боясь дешевых папирос,
Почему-то рвались мы в колхоз
С явно нескрываемым желанием.

И стоя на картофельной гряде,
Историю мы поняли тогда —
Земля и воля, Черный передел,
Даешь освобождение труда!

Нам как родной стал Ашшурбанапал,
Аменхотеп — ну просто близкий друг,
И долго плакал я, когда узнал,
Как Цезаря зарезал подлый Брут.

История, не уж-то в этом суть?
Избыток знаний отзывался в нас тоской,
Со дна природы поднималась муть,
И уходили мы в курилку отдохнуть
От подлостей истории людской.

И сглаживал все сигаретный дым,
Размытость как-то успокаивала нас,
Казалось, никотин непобедим,
И будущее виделось другим.
Не тем, какое выдалось сейчас…

Мы проводили лучшие года
В курилке, за столом, на борозде,
И все же в перерывах иногда
Историю мы изучали здесь.

Я уйду рано утром,
Ускользну в полумраке,
Ты останешься верить
В наступление дня,
Ветер нарисовал мне
Долгожданные знаки,
Это звуки Сатурна
Призывают меня!

Заколачивай окна,
Заколачивай двери,
Запирай меня дома
На железный засов,
Я уйду дымоходом,
Просочусь через щели,
Растворюсь и исчезну,
Откликаясь на зов…

Я уйду рано утром,
Улечу незаметно,
Ты останешься верить
И смотреть в высоту,
Но если ты угадаешь
Направление ветра —
Ты увидишь мой вечный
И великий Сатурн…

Анапест, хореи, ямбы —
Лишь усиливают грусть,
Надоело — выйду в тамбур,
Никотину надышусь.

Я наполню этим ядом
Свой могучий организм,
Беспокоится не надо,
Что короче станет жизнь,

Я вдохну широкой грудью,
Выдыхать не торопясь,
Пусть во мне подольше будет
Никотиновая грязь.

Это грязью наполняясь,
Забываю про людей,
Постепенно растворяюсь
В окружающей среде.

За окном бегут деревни
От железного коня…
Мир таинственный и древний
Входит медленно в меня…

Или мы попеременно
Превращаемся в одно,
То ли я окно Вселенной,
То ли я смотрю в окно,

И почуяв каждый атом,
Что во мне есть и во вне —
Я осяду конденсатом
На заплеванном окне.

Мужики окно откроют
Я воспряну с ветерком,
И воздушною струею
Улечу со сквозняком,

Я развеюсь над полями,
Снова в облако вернусь,
И негромкими словами
Вместе с дождиком прольюсь…

Анапест, хореи, ямбы,
Мне не смогут помешать,
Дайте только выйти в тамбур,
И свободой подышать.

На меня недобрым смотрит взглядом
Фонарями тусклыми Москва,
Вот пришел и сел со мною рядом
День рожденья номер сорок два.
Невеселый, трезвый и серьезный,
Прям как я. Ну что же ты, давай,
День рожденья номер сорок два,
Начинай мне говорить про возраст,
Про триумфы, званья и парады,
Что меня коснулись лишь едва…
День рожденья номер сорок два,
Ты — один из лучших результатов.
И не надо больше про награды,
Про призванье веские слова,
День рожденья номер сорок два,
Проходи — мне ничего не надо.
Извини, что как-то все не кстати,
И тому причина не нова —
Дети спят, они устали за день,
Проходи негромко, бога ради,
День рожденья номер сорок два.

Вы танцевали на столе
Почти что в полуголом виде,
Такого я еще не видел,
Хотя и пожил на земле.

Вы обнажали организм
Под ритмы западного джаза,
Так буржуазная зараза
Порою украшает жизнь.

Вы, оставаясь без белья,
Казались мне еще прекрасней…
Такой вот был однажды праздник
В воображеньи у меня.

Нас было немного, нас мучило время,
Безумное племя назойливых стрел,
Мы жили недолго, намного быстрее,
Чем тлели коренья и сучья в костре.

Мы чуяли вечность, и тем отличались
От прочих случайно родившихся здесь,
Теряя беспечность, мы вечер встречали,
И выли отчаянно в мокрую взвесь,

Солнце спускалось, когда мы устало,
Нестройною стаей сбивались к костру,
И совокупляясь, стучали костями,
Сгребая горстями сырую листву.

Мне хвастался пожилой инвалид,
скрюченный после инсульта,
с недвигающимися ногами,
и, видимо, неизлечимый,
что когда он был здоровым и сильным,
когда он был здоровым и сильным,
работал шофером на МАЗе,
то выпивал на спор из горла
бутылку водки,
вот так вот, подносил ко рту, и вливал в себя всю бутылку,
и бросал ее назад, бутылка разбивалась со звоном,
и все друзья в гараже удивлялись, и рассказывали знакомым,
и просили повторить,
и ничего ему не было, вот такой он был здоровый,
и когда он это говорил, то лицо его светилось,
скрюченные руки дрожали, глаза становились моложе,
и лицо казалось счастливым,
вспоминая какой он был здоровый и сильный,
здоровый и сильный, молодой и глупый,
и как хороша была водка в тех выпитых залпом бутылках.

Любая мысль авторитарна.
Она пленяет и ведет,
И что Свободу нам несет
Лишь притворяется коварно.

А вот бессмылица — свободна,
Но ей служить не торопись:
Пусть даже несвободна мысль —
Но не бессмысленна Свобода.

На поезде в Питер,
На восьмилетие в клуб,
В лифт без страховки,
В люк незакрытого колодца,
Из окна восьмиэтажного дома,
В Дом ветеранов, на праздник,
В маршрутку, до аэропорта,
В междугородний автобус,
По переходу, на зеленый сигнал светофора,
Под крышей торгового центра,
Под стенами рухнувшей школы,
На месте сгоревшей больницы,
В пяти километрах от электростанции,
Тепловой, атомной или гидро (нужное зачеркнуть)
Под вечным недремлющим оком,
С заботой о нефти, о газе, о пиве, и даже о людях,
С мечтой о великой России…
В конце концов, какая тебе разница?
Так или иначе, молча ожидать свою нелепую смерть,
Не это ли достойный финал
нелепой и маленькой жизни?