Михаил Строганов - После

ПОСЛЕ

Ни сомнений, ни боли нет. Есть высь и свет...

Привычно щурясь, приоткрываю веки, прикрывая глаза ладонью, но свет не слепит, не обжигает...

Солнце, рассыпаясь, кружит радугой, и сразу принимаешь наслаждение высотой, что тает молоком на губах, что течёт, словно сквозь соты мёд...

Ты пьёшь его осторожно, словно делаешь первые шаги, по глотку обретая вкус. Вдох, выдох, глоток - и в такт им пульсирует ритм сердца.

Вот, припадаешь к нему и, не отрываясь, пьёшь залпом, подчиняясь белому потоку, растворяясь в белой реке... На этом потоке не удержаться - можно и нужно лететь, раскинув руки. Тогда, в полёте, обретёшь свою опору, как встающие на крыло птицы...

К свету! К свету!

К негасимому, неиссякаемому источнику, имя которому вчера, сегодня и завтра - Надежда.

К солнцу, обитающему в свете сердца, из которого произрастают твои Крылья. Солнцу, что светит сквозь мрак путевой Звездой.

Мы встретились на рассвете.

Я шёл на ощупь по зыбким ступеням зацепившегося за сумерки подвесного моста, а он рыбачил выстроганной из ветки удочкой.

Первая мысль, что разойтись не удастся, сменилась удивлением, когда выхваченная из глубин большая рыба на моих глазах была перемещена в садок.

- Лучший улов всегда на исходе ночи, - заметил незнакомец, протягивая улов. - Подожди, сейчас пойдём.

Его свойское обращение с незнакомцем меня отчего-то не удивило и не смутило; я взял из его рук наполненный рыбой садок и встал рядом; неторопливо оглянувшись, посмотрел вниз - там была предрассветная высота.

- Реки не видно только с первого взгляда, - пояснил нечаянный собеседник, предупреждая вопрос о только что пойманной рыбе. - Но стоит присмотреться...

Он взмахнул удочкой - я услышал плеск и увидел расходящиеся по воде круги.

- Тихо... так тихо, что можно считать волны...

- Рыба выбирает тишину, - он улыбнулся и заметил как бы про себя, - как и всё важное в жизни...

От утренней, кружащей голову истомы, от проясняющейся высоты подвесного моста или от слов собеседника, я с удовольствием, почти заворожёно наблюдал за тёплыми волнами, что набегают и растворяются на деревянных ступенях...

- Оставим рыбу её реке... Нам пора...

- Нам?..

- В самом деле! Имя!

Он сунул руку в карман и вытащил оттуда небольшой, сложенный наподобие записки лист бумаги и, ничего не объясняя, протянул его мне.

Листок действительно оказался тетрадным, разлинованным, с красными полями, на которых обычно ученики пишут сочинения.

Развернув его, увидел слово "ОДИН", написанное заглавными буквами то ли чернилами, то ли химическим карандашом.

- Хм... один или Один? Или ОДИН?

Перечитал трижды с разными интонациями и смысловыми ударениями.

- Это как числительное? Или как обозначенная словом цифра? Или как мифологическое имя?

Я спрашивал, он молча шёл, будто и не замечая моих вопросов..

- Совсем забыл правила грамматики... Наверняка не скажу, но слово "ОДИН" зависит от контекста и может означать и существительное, и числительное, и местоимение, и даже частицу.

Я говорил сбивчиво, с трудом поспевая за быстрыми и уверенными шагами. И отчего-то был уверен, что стоит подобрать убедительный пример, как он непременно захочет мне всё объяснить.

- Вот единственное, что приходит сейчас на память, так это "Один за всех" и "Все как один". Как же обращаться к тебе?

Он остановился, и я запомнил его обращённый ко мне взгляд: пронзительный, проникающий вглубь, с лёгкостью обнажающий потаённое.

- В одном ты сам разберёшься, а в другом... - Он показал на стремительно менявшийся день, - в остальном всё уточнит и расставит по своим местам время.

Время, рассчитанное по старинной формуле нот, уложилось в полёт бабочки, кружение пчелы над цветком, парение оторвавшегося с ветки листка...

И был рассвет, и был день, и вновь стали высокие сумерки, в которых мы соорудили шалаш с лежанкой из еловых лап.

И вот уже горит костёр, шипят красные угли, кипит прокопчённый котелок с наваристой ухой. Так проходит вечер и наступает ночь, перекраивающая небо стремительной луной.

Земля не хочет засыпать - она не молчит, наполняя опрокинутый звёздный свод шорохами и голосами; долгой, протяжной речью всех, кто решил бодрствовать.

- Какая говорящая нынче ночь... говорящая и горящая во тьме, как фонарь...

Я подвинул прогоревшие ветки и подложил новые:

- Наш костёр, словно маяк для всех странников ночи...

ОДИН взмахнул рукой, ловя в ладонь взметнувшийся рой золотых искр:

- Время, само время сейчас необыкновенно... как огонь и свет... словно кровь Вселенной, её ощутимая и неуловимая дышащая душа...

- Что же будет, если дыхания совпадут?

- Тогда ощутишь, как по артериям и венам протечёт Вечность, - ответил ОДИН, предугадывая мой следующий вопрос.

- Вечность! - я развёл руками вдоль мерцающего в огне междумирья. - Что есть Вечность?

ОДИН смотрел сквозь огонь, сквозь скользящие по сухим ветвям танцующие языки пламени, сквозь чёрно-красный горизонт пылающих углей.

- Посмотри, как неимеющий ни начала, ни конца огонь рождается, растёт и умирает в своём костре. Он живёт только миг, несколько мгновений из своего бесконечного потока времени. И он не выбирает, не угадывает, когда и зачем ему появляться на свет. Но приходит и уходит, рождается и умирает по чьей-то воле и следуя неумолимому порядку вещей... И тем не менее он подобен Вселенной...

Его объяснение больше напоминало притчу, чем ответ, и я нетерпеливо заметил:

- В твоих словах больше загадок, чем подсказок... Как можно объяснить первое, исходя из непостижимости второго?

- Какого же ответа ты ожидал от меня? - спросил ОДИН, подавая запечённый на углях хлеб. - Или ты думаешь, что можно сходу объяснить, зачем появились звёзды и кому они нужны? Они родились, они пребывают и они умирают... а зачем... может, спросишь у них?

Хлеб, поднятый с углей, был ароматным и пряным, обжигающим и живым, отвечающим своим дыханием на дыхание моё.

- Значит, Вечность не загадка... а задание?

Искры взметнулись выше, и лицо моего спутника преобразилось в их сияющем, огненном танце:

- Ты не думал, что Вечность - не только задание? Что Вечность - это незыблемый план...

После...

Мы ехали в поезде, в старом, истрёпанном вагоне, срисованном с чёрно-белой киноплёнки; где накурено и душно, где тесная людская сумятица осеняется проникающим светом из тамбура и мельканием ночных фонарей...

Разношёрстая публика ютилась на голых полках и, обустраиваясь на ночлег, отвоёвывала у соседей заветные пяди. Раскладывалась нехитрая трапеза, опасливо теребилась поклажа, дребезжали стаканы...