Конрад Мейер - Амулет

Он проснулся лишь тогда, когда Гассан вошел в комнату и по его приказанию поднял жалюзи. Утренний свет наполнил комнату, разогнав ночные видения.

— Генерал в церковь, — сказал мавр, — господин хочет завтракай?

Итак, в то самое время, когда Пфаненштиль еще только пробуждался от сна, генерал Вертмюллер шел уже недалеко от Ютиконской церкви среди воскресной толпы, заполнявшей все ведущие туда дороги и тропинки.

Поступь генерала отличалась сегодня размеренностью; он держался в высшей степени достойно и безукоризненно. Одет он был в черный бархатный сюртук и нес в правой руке молитвенник.

Вертмюллер, с давних пор сторонившийся всякой церкви, был на плохом счету у ютиконцев и считался среди них закоренелым вольнодумцем. Для них было неоспоримо решенным вопросом, что он рано или поздно попадет в когти черта, — и все же они были обрадованы, увидев его на дороге к церкви. Они не усматривали в его появлении раскаяния, да им было бы и не по душе — в этом они сходились с греческими трагиками, — если бы взрослый человек поменял свою сущность; они были убеждены, что генерал останется верным себе и со всей решимостью обречет себя на вечную гибель; ютиконцы воспринимали посещение старым воином церкви как проявление вежливости, как честь, оказываемую генералом общине, как прощальный визит перед отправлением в поход.

Поклонам не было конца, и на каждое приветствие генерал благодушно кивал или даже произносил нескольких дружеских слов. Только одна старуха, самая злая во всей общине, пихнула свою глуповатую дочь, глазевшую на генерала, и шепнула ей:

— Спрячься за мной, не то он схватит тебя и превратит в турчанку.

Пастор Вертмюллер был не столь сильно обрадован видом прихожанина. Когда пастор вышел в своем церковном облачении из ворот двора, его изумлению не было границ, ибо Рахель ничего ему не сказала о посещении генерала.

Пастор, человек лет шестидесяти, еще крепкий с виду, с чертами лица не столько умными, сколько мужественными, любил генерала как опытного охотника. Но то, что генерал пришел искать для себя духовного назидания именно в Ютиконской церкви, — от этого он бы его охотно освободил.

Генерал вежливо снял шляпу, взял пастора за руку и отвел его обратно в переднюю. Как раз в этот миг прекрасная Рахель сходила с лестницы; она держала в руке маленький, переплетенный в черный бархат молитвенник.

— Ты чудесно выглядишь! Просто фея! — поприветствовал ее Вертмюллер. — Позволь поцеловать тебя в лоб.

Она не сопротивлялась, и маленький, но крепко и хорошо сложенный генерал вынужден был подняться на цыпочки, чтобы дотянуться до изящного лба высокой девушки.

— Не позовешь ли меня после проповеди в гости, старина? — спросил Вертмюллер.

— О чем речь! Разумеется, — ответил гостеприимный пастор. — Рахель останется дома и приготовит нам угощение.

Приветливая девушка прибавила, слегка присев:

— Благодарим за честь, крестный, — и поспешила назад, на верхний этаж.

— У меня есть кое-что для тебя, старина, — улыбнулся генерал.

— Оружие? — вырвалось у пастора, и глаза его заблестели.

Вертмюллер утвердительно кивнул и вынул из широких недр своего бархатного одеяния пистолет. Благородные формы этого маленького шедевра оружейного мастера совершенно пленили взор пастора. Вертмюллер вышел с ним из сумрака передней через заднюю дверь дома в сад, чтобы дать ему полюбоваться на маленькое драгоценное оружие при свете дня.

Вдоль стены дома тянулась невысокая, обвитая виноградом беседка. На одном конце этого зеленого крытого прохода пастор много лет назад установил у каменной стены маленькую мишень, чтобы, заняв позицию у противоположного входа, в свободные часы упражняться в стрельбе.

— С Востока? — спросил он, завладев пистолетом.

— Венецианское подражание; посмотри, здесь скрещивающиеся инициалы Г. Г., что означает Грегорио Гоццоли, — расхваливал Вертмюллер.

— Я припоминаю, что видел этот драгоценный пистолет в твоей оружейной. Разве их было не два?

— Тебе почудилось.

— Может быть, я ошибся… Как действует механизм?

— К сожалению, собачка несколько туговата. Но тебе не следует доверять это сокровище местным оружейникам — они его испортят.

— Тугой спуск — не беда, — ответил пастор.

Невзирая на свое облачение, он стал в позицию в конце аллеи. Опираясь на левую ногу и выставив вперед правую, он взвел курок и согнул руку.

Колокольный звон на ближайшей колокольне едва успел затихнуть, и отзвуки последних ударов сливались с жужжанием ос, суетившихся вокруг не срезанных еще золотых гроздей винограда.

Пастор ничего не слышал. Он нажимал и нажимал на собачку изо всех своих сил.

— Какие жуткие ты строишь гримасы! — посмеивался Вертмюллер. — Дай сюда! — Он вырвал у него оружие и нажал своим железным пальцем на собачку. Курок с треском спустился. — Ты теряешь силу, братец! Я сам сделаю механизм более податливым. Ты ведь знаешь, что я знаменитый слесарь и не последний оружейник.

Генерал опустил оружие в карман.

— Нет-нет, ни за что! — воскликнул пастор. — Ты мне его уже подарил, я его не выпущу больше из рук!

Генерал снова вытащил из кармана пистолет — уже другой. Старый фокусник успел подменить его близнецом, почти неотличимым от первого. Едва только оружие очутилось в руках у пастора, как он опять стал в позицию и обнаружил намерение снова взвести курок. Но генерал схватил его за руку:

— После! Что ты творишь? Уже давно отзвонили.

Вильперт Вертмюллер словно очнулся от сна, пришел в себя, прислушался. Царила глубокая тишина, только слышалось жужжание ос. Он торопливо сунул пистолет в просторный карман, и двоюродные братья пошли по короткой, уже совершенно безлюдной дороге к церкви.

Когда оба Вертмюллера вступили в храм, он был уже переполнен народом. Справа сидели мужчины, слева женщины, а в глубине храма, лицом к молящимся, разместились церковные старосты, среди них Крахгальдер.

Две широкие колонны, соединенные вверху полукруглой аркой, отделяли апсиду от церкви. У правой колонны возвышалась кафедра, а у подножия ведущей на нее витой лестницы находилось единственное свободное место в виде дубового резного стула, который обычно занимал пастор во время пения хоралов. Он указал на это место генералу и без промедления поднялся на кафедру. Запоздавший пастор спешил указать своей пастве номер сегодняшнего хорала.

То был любимый им хорал из нового сборника, занесенный из Германии, — благодарственное песнопение за удачный сбор винограда. «Возрадуйтесь, возрадуйтесь!» — разносилось в прекрасных чистых стенах с восемью стрельчатыми окнами, через которые вливалась в церковь сияющая лазурь дивного дня.