Конрад Мейер - Амулет

Рот девушки болезненно скривился, и слезинка скатилась по ее цветущей щеке. Но тут, к моему изумлению, Жюльен в крайнем возбуждении обратился к старухе.

— Простите, графиня, — сказал он смело и резко, — риторика — обязательный предмет и очень трудный. Я изумлен, как пышно выражается мадемуазель Мирамион, и если бы ее слышал отец Амиель…

— Отец Амиель! — И графиня так расхохоталась, что у меня заныло ухо. — У отца Амиеля нос, и какой нос! Ты представь себе, Фагон, нос, перед которым пасует сам аббат Жене. Спросишь, зачем я была в колледже? Я увозила оттуда моего племянника. Ты ведь знаешь, Фагон, на моем попечении дети двух скончавшихся сестер. Так вот, я приехала за племянником Гонтраном — бедным мальчиком. И в ожидании отца Телье, начальника колледжа, меня провели в класс риторики к отцу Амиелю. О, боже мой, боже мой, — графиня держалась за свой живот, — вот натерпелась я, пытаясь сдержаться и не расхохотаться! Сначала он изображал римскую женщину, решившую покончить с собой. Патер заколол себя линейкой, потом сложил рот сердечком и прошептал: «Нет, это не больно». Но это еще были пустяки по сравнению со сценой, изображавшей Клеопатру, умирающую от укуса змеи. Отец приставил линейку к левой груди и закатил глазки. Это надо было видеть, Фагон… Ой! — внезапно вскрикнула она так пронзительно, что я вздрогнул. — Да ведь это отец Телье! — И она указала на волка, который находился от нас в двадцати шагах. — Право, это отец Телье как живой. Уйдем от противных зверей, Фагон. Дай мне руку, Жюльен.

— Простите, графиня, — спросил он, — почему вы назвали Гонтрана бедным мальчиком? Ведь он теперь в армии и, может быть, уже удостоился чести носить знамя короля.

— Ах! — простонала графиня с внезапно изменившимся лицом, и слезы горя заменили слезы, выступившие раньше от хохота. — Почему я назвала Гонтрана бедным мальчиком? Потому что нет его больше в живых, Жюльен. Сдуло его. За этим я и пришла в сад. Я рассчитывала найти тебя здесь и сказать, что Гонтран пал в бою. И ты подумай только: на следующий же день после его приезда в армию. Ему дали назначение, и он повел патруль с такой отвагой и так бестолково, что его разорвало ядро, совсем как недавно маршала Тюренна. Ты только подумай, Фагон: мальчику не минуло еще шестнадцати лет, но его тянуло прочь из колледжа, где он так хорошо учился. Он во сне и наяву мечтал о ружье. А при этом он был так близорук, Фагон, что ты не можешь себе даже представить. Так близорук, что на двадцать шагов впереди перед ним все расплывалось в тумане. Разумеется, я и все благоразумные люди советовали ему не идти на военную службу. Но это не помогало, потому что у него на редкость упрямая голова. Я, как мать, ссорилась с мальчиком, но в один прекрасный день он сбежал от меня и помчался к твоему отцу, Жюльен. Он в это время как раз садился в коляску, чтобы отправиться к своей армии, которой он командовал на голландской границе. Он спросил мальчика — как он мне сам об этом теперь написал, — есть ли у него отец. А когда мальчик сказал, что нет, то маршал разрешил ему поехать с его свитой. Ну а теперь смелый мальчишка гниет там, — она указала рукой на север, — в какой-нибудь бельгийской деревушке. Зато скудные доли в наследстве его пяти сестер несколько увеличились.

По лицу Жюльена я видел, какие глубокие и разнородные чувства волновали его в связи со смертью товарища. Маршал взял его с собой на войну, а собственного сына заставлял сидеть на противной школьной скамье. Но мальчик так слепо верил в справедливость отца, даже когда не понимал ее, что это облако на его лице быстро сменилось выражением радости.

— Ты улыбаешься, Жюльен! — с ужасом воскликнула старуха.

— Я полагаю, — задумчиво произнес он, — что смерть за короля есть счастье.

Это рыцарское изречение не свидетельствовало о жизнерадостности, а неестественно блаженный тон, которым мальчик произнес свои слова, произвел тяжелое впечатление на добрую графиню. С подавленным вздохом она показала, что понимает страдания мальчика, у которого так мучительно сложилась жизнь.

— Погуляйте немного с Мирабеллой, Жюльен, — сказала она, — отойдите вперед, туда, к пальмам, не слишком близко, потому что мне нужно поговорить с Фагоном, и не слишком далеко, чтобы я могла вас видеть.

— Как красиво они идут, — прошептала старуха вслед уходящим. — Адам и Ева. Не смейся, Фагон. Они шествуют точно в раю. К тому же они невинны, потому что у обоих юные годы были полны страданий, что позволяет им испытывать чувство чистой любви без ее терний. Мне даже не бросается в глаза, что девушка немного старше и выше юноши, хотя обыкновенно мне это не нравится. Если не они созданы друг для друга, то кто же еще?.. С этой девушкой вышла очень смешная история, Фагон. Я видела, как ты был ошеломлен, когда милое дитя обратилось к тебе с такой безвкусной речью. Моя сестра виконтесса, помяни Господи ее душу, была жеманницей, которая запоздала с появлением на свет на пятьдесят лет. Она воспитывала свою девочку в Дижоне, где муж ее был председателем парламента, а она сама управляла «поэтическим садом», где в моде было красноречие в стиле покойной девицы Скюдери. Она сумела основательно испортить вкус бедному послушному ребенку. Держу пари, — она указала костылем на парочку, — держу пари, что она сейчас совершенно непринужденно беседует с мальчиком, потому что у нее простая душа и целомудренная натура. Воздух, который она выдыхает, чище того, который она вдыхает. Но если она отправляется со мной в большое общество и оказывается за столом рядом с каким-нибудь крупным зверем, вроде архиепископа или герцога, тогда ее охватывает смертельный страх, что она покажется пустой и ничтожной, и вот из страха она закутывает себя во всякое фразистое тряпье и от этого кажется в нашей среде, где все говорят ясно и коротко, как раз именно такой, какой боится показаться, — комичной. Прямо беда, и мне придется немало потрудиться, прежде чем я внушу ей правильные понятия. А этот глупец Жюльен еще поддерживает ее! Ох! — вздохнула графиня.

Ей трудно было ходить, опираясь на костыль, и она грузно опустилась на каменную скамейку в беседке, украшенной миртами и лаврами, где стоит ваш бюст, государь.

— Кстати, Фагон, о юноше, — снова начала она, — ты должен немедленно забрать его со школьной скамьи. Это было возмутительно, понимаешь, возмутительно, когда я застала его там среди мальчиков. Педант маршал будет его держать у иезуитов, пока он не заплесневеет, чтобы он только окончил курс! Ты подумай, Фагон: у иезуитов! Я осторожно завела об этом разговор с отцом Амиелем. Сделала комплимент его мимике. Он тщеславный, но добрый человек. Он пожалел Жюльена и заметил, хотя очень осторожно, но все же достаточно ясно, что мальчику плохо у отцов иезуитов. Они, как он сказал, конечно, прекрасные люди, но несколько самолюбивы, и их нельзя дразнить, а маршал перешел им дорогу. Новый начальник, по словам Амиеля, не любит шуток, когда дело касается чести ордена, и мальчику, по его словам, приходится отвечать за грехи отца. Потом он сам испугался своей откровенности, стал озираться вокруг и попросил меня молчать.