Конрад Мейер - Амулет

— Боже мой, что с тобой, Жюльен? — воскликнул я.

Никакого ответа. Мальчик смотрел на меня бессмысленным взором, по-видимому, он меня не узнавал. Я понял, что теперь этот и без того молчаливый юноша ничего не скажет, а так как конюший торопил меня: «Влезайте, сударь, или сойдите!» — потому что нетерпеливые кони становились на дыбы, то я отпустил мальчика, решив поехать сейчас же вслед за ним в Версаль. Перед колледжем иезуитов уже собралась толпа. Я желал избежать ее любопытства и, увидев Виктора, который кричал вслед своему быстро уезжавшему товарищу: «Держись, Жюльен! Я отомщу за тебя!» — я втолкнул мальчика в свою коляску и уселся вместе с ним.

— Куда прикажете, сударь? — спросил меня кучер.

Но прежде чем я успел ответить, находчивый мальчик крикнул:

— В монастырь, в предместье Сент-Антуан!

В этом монастыре, как вам известно, государь, ваш идеальный министр полиции устроил себе тихий утолок, где ему не мешают и где он в тишине может заботиться об общественной безопасности Парижа.

— Виктор, — спросил я сквозь шум колес, — что такое? Что случилось?

— Ужасная несправедливость, — вскричал мальчик, — отец Телье, этот волк, наказал Жюльена плетью, между тем он не виноват! Я зачинщик! Я это сделал! Но я добьюсь справедливости для Жюльена, я вызову патера на дуэль!

Эта нелепость, в связи с признанием Виктора, что он виновник несчастья, так меня взволновала, что я, недолго думая, наградил его увесистой пощечиной.

— Очень хорошо! — сказал он. — Кучер, ты ползешь как черепаха! — Он сунул ему наполненный деньгами кошелек. — Скорей! Гони! Господин Фагон, будьте уверены, что мой отец добьется справедливости для Жюльена! О, он знает иезуитов, этих негодяев, этих мошенников, знает их грязные дела! А они его боятся, как дьявола!

Я счел ненужным расспрашивать подробнее возбужденного мальчика, так как он должен был во всем признаться отцу, а между тем кони уже мчались по мостовой предместья. Мы приехали и были немедленно впущены.

Аржансон пересматривал пачку бумаг.

— Простите, что врываемся к вам, Аржансон! — извинился я.

— Нет, нет, Фагон, — ответил он, пожимая мне руку, и подвинул стул. — Но что с мальчиком? Он весь горит!

— Отец… Молчи! Не мешай говорить господину Фагону!

— Аржансон, — начал я, — произошел несчастный случай, может быть, даже большое несчастье. Жюльен Буфлер… — при этом я вопросительно взглянул на министра.

— Я знаю этого бедного мальчика, — сказал он.

— Он был побит иезуитами и отправился в Версаль в таком состоянии, которое, если только я не ошибся, является началом опасной болезни. Виктор знает, как было дело.

— Расскажи! — приказал отец. — Ясно, спокойно, обстоятельно. Каждая мелочь важна. И не ври!

— Врать? — воскликнул возмущенно мальчик. — Стану я врать, когда тут только правда поможет делу! Эти мерзкие иезуиты…

— Только факты, — приказал министр с бесстрастной миной.

Виктор овладел собой и стал рассказывать:

— Это было перед уроком риторики у отца Амиеля. Мы шептались, какую бы штуку проделать на этот раз с носатым. «Нужно что-нибудь новое! — кричали со всех сторон. — Что-нибудь такое, чего еще не было! Какое-нибудь изобретение!» Тут нам пришло в голову…

— «Пришло мне в голову», — прибавил отец.

— Да, мне пришло в голову попросить Жюльена, который так хорошо рисует, нарисовать что-нибудь мелом на доске. Он сидел на своей скамейке, уткнувшись в книгу, и зубрил урок. Я подошел к нему, обнял его и стал упрашивать: «Нарисуй нам что-нибудь! Ну нарисуй носорога!» Но он покачал головой: «Я вижу, вы хотите этим поддразнить бедного патера. Этого я не стану делать. Это жестоко. Я не стану вам рисовать нос!» — «Ну так нарисуй клюв, нарисуй сову. Ты так смешно рисуешь сов». — «И сов не стану рисовать, Виктор». Тогда я немного подумал, и мне пришла в голову одна шутка.

Министр сдвинул свои черные как смоль брови. Виктор храбро продолжал:

— «Нарисуй нам пчелу, Жюльен, — сказал я, — ты ведь это так мило рисуешь!» — «Пожалуйста», — с готовностью ответил он и нарисовал на доске пчелку. «И напиши что-нибудь!» — попросил я. «Если хочешь», — сказал он и написал мелом: «Abeille — пчела». — «Ах, у тебя нет никакого воображения, Жюльен! Это так сухо!» — «Что же мне написать, Виктор?» — «Ну напиши по крайней мере „bête à miel“ — медовый зверек».

Министр сразу понял глупую игру слов: «Bête à miel» и «bête Amiel» — «глупый Амиель».

— Вот тебе за это! — с возмущением воскликнул он и дал изобретателю каламбура пощечину, по сравнению с которой моя была лаской.

— Очень хорошо, — сказал мальчик, хотя у него в ухе показалась кровь.

— Ну, дальше! И покороче, — приказал отец. — А потом убирайся с глаз моих!

— В этот момент вошел отец Амиель, походил взад-вперед, взглянул на доску, понял, что на ней написано, но сделал вид, что не понимает. Тогда с парт ему стали кричать: «Bête Amiel!» — «Глупый Амиель!» Сначала в одиночку, потом несколько человек сразу и наконец весь класс: «Bête Amiel!» Вдруг — о ужас! — дверь отворилась, и ворвался отец Телье. Он шпионил в коридоре. «Кто это нарисовал?» — спросил он. «Я», — твердо ответил Жюльен. Он сидел, закрыв уши, продолжая заучивать урок и не понимал ничего, что происходит вокруг. Он ведь вообще туго соображает. «Кто это написал?» — «Я», — сказал Жюльен. Телье бросился к нему, вытащил его, схватил ремень и…

Мальчик не мог продолжать.

— И ты молчал, жалкий трус? — загремел министр. — Я презираю тебя! Ты негодяй!

— Я вопил, точно меня зарезали, — возбужденно воскликнул мальчик. — Кричал, что это я сделал! Отец Амиель тоже уцепился за волка, уверяя его, что Жюльен не виноват. Телье это, несомненно, слышал! Но он меня не тронул, потому что я твой сын, а иезуиты боятся тебя и уважают. Маршала же они ненавидят и не боятся. Поэтому Жюльену и пришлось отвечать. Но я воткну Телье нож в ребра, если он…

Строгий отец схватил сына за шиворот, потащил к двери, открыл ее и, выбросив его вон, запер дверь на задвижку, В следующий же миг снаружи послышались стуки кулаком, и мальчик кричал:

— Я тоже отправлюсь к отцу Телье! Я выступлю в качестве свидетеля и скажу ему, что он негодяй!

— В сущности говоря, Фагон, — хладнокровно обратился ко мне министр, не отвечая на стук, — мальчик прав. Нам обоим следует немедленно отправиться к патеру, рассказать ему правду и заставить его пойти вместе с нами к Жюльену сегодня же, немедленно и в нашем присутствии попросить у него прощения. — Он взглянул на стенные часы. — Сейчас половина двенадцатого. Отец Телье твердо держится своих привычек и обедает ровно в полдень. Мы застанем его.

Мы сели в коляску и поехали.

— Я знаю этого мальчика, — повторил министр, — но только одно мне непонятно в истории с ним — это то, что первоначально отцы-иезуиты баловали его. Его товарищи, в том числе мой негодник, часто говорили об этом. Я понимаю, что отцы, как это им свойственно, ненавидят ребенка с тех пор, как маршал имел несчастье разоблачить их. Но почему в то время, когда маршал был им безразличен, они считали для себя выгодным оказывать мальчику покровительство в размерах, выходящих за пределы того, что полагается слабым ученикам, — вот этого я не понимаю.