Конрад Мейер - Амулет

— Вы позволяете себе критиковать, брат? — вскипел он. — Так критикуйте сначала свою глупую мимику, которая делает вас посмешищем даже среди дураков! Я справедливо поступил с ним!

Такой отзыв о его мимических талантах вывел патера из себя и заставил на минуту забыть всякий страх.

— Справедливо?! — вскипел он. — Боже милосердный! Сколько раз я просил вас считаться с плохими способностями мальчика и не губить его! А вы мне отвечали: «Так пускай себе пропадает!» Разве вы это не говорили?

— Бесстыдно лжешь! — завопил Телье.

— Ты лжешь еще бесстыднее, почтенный патер! — старался перекричать его носатый, дрожа всем телом.

— Вон! — крикнул Телье, указывая пальцем на дверь, и маленький патер поспешил убраться.

Когда мы остались снова втроем, министр сказал:

— Ваше преподобие, вас упрекнули в том, что вы ненавидите мальчика. Это тяжкое обвинение! Вы можете его опровергнуть тем, что отправитесь с нами и попросите прощения у Жюльена. Никто при этом не будет присутствовать, кроме нас обоих. — Он указал на меня. — Этого достаточно. Этот господин — лейб-медик короля и весьма озабочен здоровьем мальчика. Вы побледнели? Так подумайте же. Следует исправить несправедливость!

Исправить несправедливость! Иезуит заскрежетал зубами от злости.

— Какое мне дело до мальчика? Не его я ненавижу, а его отца, который оклеветал нас! Да, оклеветал! Подло оклеветал!

— Не маршал, — сказал я смущенно. — Оклеветала отцов моя лаборатория.

— Подлог! — неистовствовал ректор. — Эти расписки никогда не были написаны. Обманщик подсунул их! — И он бросил на меня убийственный взгляд.

Признаться, я был смущен такой способностью превращать истину в ложь и ложь в истину. Отец Телье потер лоб, потом лицо его внезапно приняло другое выражение. Он поклонился министру не то льстиво, не то насмешливо и сказал:

— Ваше превосходительство, я к вашим услугам. Но вы понимаете, я не могу так унизить орден, чтобы просить прощения у мальчика.

Аржансон не менее ловко переменил тон. Он стал подле Телье с незаметной презрительной улыбкой в уголках рта. Патер наклонил к нему свое ухо.

— Вы уверены, — прошептал министр, — что вы наказали сына маршала, а не благороднейшего отпрыска Франции?

Патер вздрогнул.

— Ничего подобного, — прошептал он в ответ. — Вы меня обманываете, Аржансон.

— У меня нет уверенности, в таких случаях ее не бывает, но уже одна возможность этого сделала бы… невозможным ваше назначение… вы понимаете, о чем я?

Мне казалось, государь, что я видел, как высокомерие и честолюбие боролись на мрачном лице вашего духовника. Но я не мог угадать, что победит.

— Я думаю пойти с вами, господа! — сказал отец Телье.

— Пойдемте, патер! — И министр протянул ему руку.

— Сначала мне нужно надеть другую сутану. Вы видите, эта в заплатках, а в Версале я могу неожиданно встретиться с его величеством.

Он открыл дверь в соседнюю комнату. Аржансон взглянул ему через плечо и увидел низенькую каморку со скамьей и шкафом.

— Вы разрешите, господа, — пробормотал иезуит. — Я никогда еще не переодевался перед мирянами.

— А вы сдержите свое слово? — спросил Аржансон.

Отец Телье поклялся, что сдержит, и исчез, закрыв за собой дверь, так что осталась только маленькая щель, которую Аржансон не дал закрыть, просунув туда носок сапога. Мы слышали, как отворяется и закрывается шкаф. Прошло две минуты. Аржансон открыл дверь. Отца Телье уже не было. Он воспользовался случаем, чтобы убежать от нас. Вероятно, не поверил Аржансону? Или поверил, но один демон восторжествовал над другим демоном, то есть гордость над честолюбием? Кто разберется в потемках этой мрачной души?

— Клятвопреступник! — выругался министр, открыл шкаф, увидел за ним лестницу и бросился по ней вниз.

Я споткнулся и покатился вниз за ним вместе со своим костылем. Внизу мы увидели послушника с аристократической внешностью, который с изумлением выслушал наш вопрос о патере и скромно ответил, что, насколько ему известно, тот четверть часа тому назад уехал по делам в Руан.

Аржансон отказался от всякого преследования.

— Легче вытащить дьявола из берлоги, чем доставить это чудовище в Версаль!.. К тому же где мы найдем его, когда у иезуитов имеется сотня укромных мест и убежищ? Смените лошадей, Фагон, и поспешите в Версаль. Расскажите все его величеству. Он подаст руку Жюльену и скажет ему: «Король тебя уважает. С тобой поступили несправедливо!» И наказание как рукой снимет. Я согласился с ним. Это было единственное, что могло помочь, но было уже поздно.

Фагон смотрел на короля из-под своих седых косматых бровей и пытался определить, какое впечатление произвел на него только что нарисованный образ его духовника. Он не тешил себя надеждой, что Людовик откажется от его назначения, но все-таки хотел предостеречь короля от этого человека, который должен был бросить тень на блестящее царствование Людовика. Но в чертах монарха Фагон не прочел ничего, кроме сострадания к сыну женщины, которая как-то мельком понравилась повелителю, и кроме удовольствия от рассказа, все перипетии которого, как дороги в заколдованном саду, вели к одному центру — к королю.

— Продолжай, Фагон, — попросил Людовик.

Тот послушался, слегка раздраженный:

— Так как лошади не могли быть поданы раньше чем через четверть часа, то я зашел к цирюльнику, жившему напротив дома иезуитов, моему пациенту, и заказал себе теплую ванну, потому что я почувствовал себя плохо. Пока вода освежала меня, я жестоко упрекал себя, что недосмотрел за вверенным мне мальчиком и слишком затянул с его освобождением. Вскоре мне помешал слишком громкий разговор, доносившийся через тонкую стенку. Две девушки из низшего городского сословия купались в соседней комнате. «Я так несчастна», — пожаловалась одна и рассказала какую-то глупую любовную историю. Через минуту обе уже хихикали. Пока я упрекал себя за небрежность и страдал от тяжелого груза на своей совести, рядом со мной шалили и брызгались две легкомысленные нимфы… В Версале…

Людовик обратился к Дюбуа, камердинеру маркизы, который тихо вошел и прошептал:

— Стол накрыт, ваше величество.

— Ты мешаешь, Дюбуа, — сказал ему король.

И старый слуга попятился назад с легким выражением изумления на вышколенном лице.

— В Версале, — повторил Фагон, — я нашел маршала за столом с некоторыми его товарищами. Там был Виллар — говорят, герой, чего я не отрицаю, но бесстыдный хвастун. Там был Виллеруа, мастер проигрывать сражения, ничтожнейший из смертных, живущий крохами, падающими со стола твоей милости. Там был Грамон, с его лицом и осанкой аристократа. Вчера, государь, он надул меня в твоем зале за твоим игорным столом при помощи крапленых карт. Там был Лозен, под внешней кротостью которого скрываются злоба и раздражение. Прости мне, что такими я видел твоих придворных, — мой страх, моя душевная боль выставляли все в резком свете. Графиня Мимер тоже была приглашена туда вместе с Мирабеллой, которая сидела рядом с Виллеруа; семидесятилетний франт пугал и смущал бедную девочку своими ужимками.