Евгений Суровцев - Ганская новелла

— Да нет, Сету, ты уж напраслину на меня не возводи. За эти годы я уж как-нибудь научился различать тех, что приезжают сюда. Вот я и говорю: этот из другого теста.

— Че ж в нем такого особенного-то?

— Ну-у, во-первых, вовсе не пьет. Ни разу принести чего крепкого или в городе купить не попросил.

— Может, верующий он?

— Ну нет. Он с побережья. Что-то не много я встречал мусульман среди тамошних господ. Да и не об этом я. Эти твои верующие — может, некоторые и не пьют, да и то не все, — ничем от других и не отличаются вовсе.

— А я вот приметила, он женщину с собой не привез.

— Ага! Поняла, значит?

— Что поняла?

— Что этот не такой, как другие.

— Может, и другой. И слава богу, что не привез какую-нибудь из этих расфуфыренных воображал… Индейки раскормленные. О Аллах!

— Что это ты, Сету?

— Да я все об этих девчонках.

— Это, жена моя, потому, что тебе делать нечего совсем. Или каффу [3] Каффа — местное название лепешек. не понесешь на рынок сегодня?

— Не понесу. Мука вся кончилась. Да и уши очень уж ночью разболелись. Аллах свидетель, долги-то у меня, как и у всех, конечно, есть, да не убьют же меня соседи, коли не отдам я долг прямо сегодня. Вот я и думаю отдохнуть от тяжелой корзины, а может, и к доктору сходить. Да и что уж я там наторгую?

— Мда-а, что-то ты разговорилась нынче.

— Да. И по мне, девки эти — форменное безобразие. Или ты, муж мой, не согласен? И не смотри на меня так! И ведь не бездомные какие! Или у них отца с матерью нет?

— О чем это ты, Сету?

— А о том, что мир, видно, перевернулся, коли девчонки совсем, молоко на губах не обсохло, а спят с мужчинами, какие им в отцы, а то и в деды годятся. Нет, только подумайте, а! Все это видят, и никто слова не скажет.

— Но мужчины-то эти — большие люди. Деньги у них водятся. Машины, волосы фальшивые и вещички там всякие, что они от белых привозят. Девчонкам и нравится.

— А матери их куда же смотрят?

— А что матери-то? Некоторые и не знают ничего. Живут себе в деревне, а привозят им дочери дорогие вещи, так думают, важными дамами стали и денег, верно, много зарабатывают. А и узнают, как живут девушки в больших городах, так виду не подают, боятся.

— Дочерей своих боятся?

— Так те ведь на такое нагляделись — матерей не пощадят.

— О Аллах!

— А больше всего боятся они мужчин этих богатых. Большая у тех власть, Сету, жена моя, и если кто им поперек дороги встанет… Тут не только дочь не пожалеешь!..

— О Аллах, в какое время мы живем!

— Мм. А раньше-то не так было? Разве не всегда господа брали, что хотели? Женились на девочках.

— Не знаю, Зиригу. Наверное, ты правильно говоришь. Но на то была воля Аллаха: женщина — раба мужняя. Но эти-то новые бесстыдники — не верующие они. И Аллах тут вовсе ни при чем.

— Что это ты такое говоришь, жена моя? Господин, он и ведет себя как господин. Как еще ему себя вести? Или ты думаешь, новые господа не станут делать того, что делали старые? А когда белые здесь правили, разве они иначе поступали? Не брали себе малолеток в наложницы?

— Не знаю, Зиригу, не знаю, муж мой. Все это так. Но послушай, муж мой. Вот приходит в один недобрый день человек, потихоньку отбирает твой дом и землю и все не по-людски делает: весь ямс из амбара продает и на рассаду ничегошеньки не оставляет, яйца прямо из-под курицы варит, пирует с семьей и друзьями да твоих телят-ягнят режет. И хоть сердце твое кровью обливается, да сделать ты ничего не можешь. И так много-много проходит лет. Но вот, хвала Аллаху, ты получаешь все назад, и что же ты тогда делать станешь, муж мой? Продавать да убивать остатки своего скота и птицы? Курица яйцо снесет — сразу сваришь? Все, что тот грабитель порушить не успел, по ветру пустишь?

— Не знаю, Зиригу, но слава богу, все дети мои — мальчики. Это хорошо, что нет у меня дочек. Да будь у меня дочь и узнай я, что какой-то богатый с ней развлекается, бесстыдник, я б его собственными руками на кусочки разорвала.

— Боже сохрани! Господи, да что это ты, Сету, говоришь такое? Поболе остальных тебе теперь молиться в пятницу, отмаливать богохульство свое.

— Да, муж мой. Давай благодарить Аллаха за то, что дает он нам. Ведь вот не дал он мне дочь, и хорошо.

— Слава Аллаху, не все матери такие, как ты. Не то земля покраснела бы от господской крови.

— Кто же дурного человека жалеть станет?

— А как быть, если господа испокон веку плохими были?

Неужто ты думаешь, люди спокойно смотреть станут, коли и новых господ убивать начнут? И у богатых, поди, дом есть, как у дочерей наших. А слуги едят там хорошо, потому что работают на большого человека, который знается с другими богатыми людьми… но хватит об этом, жена моя. Думаешь, все такие, как мы? Нет, Сету. Есть такие, что и пожалеют господина-то своего… Потому что если ты на стороне богатых, то всегда найдется кому за тебя словечко замолвить, в городе, например, у тех, что в больших домах живут. Вчерашние господа плохими были. Сегодняшние — хуже прежних. А уж завтрашние, будь уверена, тех и других переплюнут.

— Хватит, хватит, Зиригу. Меня аж озноб пробрал.

— Вот они, женщины! Не ты ли, жена моя, чуть ли не ножом размахивала, все на господские головы обрушиться хотела?

— Но что же делать-то?

— Откуда ж мне знать? Мое дело — поднести, прибрать, приготовить, постель застелить… Привезут с собой женщин — и за теми ходить стану. А что родители девчонок этих думают — этого, жена моя, не знаю.

— Да, Зиригу, теперь-то и я припомнила, что не все матери противятся этому, иные даже и рады вроде.

— Ага…

— Вот эта девочка Мунату, например…

— Ага…

— Где ее родные столько денег взяли, чтобы такой большой дом построить?

— Мм…

— Двенадцать комнат. Двенадцать! И водопровод прямо в доме. А те, кто туда заходил, говорят: коли своими глазами не увидишь, ни за что не поверишь, будто на свете есть мужчины и женщины, что в таких хоромах живут.

— Ага…

— Это что же выходит? На своих же дочерях наживаются? Отдают за милую душу господам, а то и сами предлагают?

— Мм…

— А такие, как мать Мунату, еще и рассказывают каждому встречному-поперечному, что их благодетель делает, что говорит…

— Гм…

— А сами-то прекрасно знают, что богач этот дочь их бросит, как только она надоест ему или другая покрасивее найдется.

— Мм…

— Плевать мне на господ таких, на матерей таких, на таких дочерей.

— Ну, жена моя, вижу, полегчало твоей душе, теперь я могу тебя оставить. Пойду разбужу молодого хозяина.

— А я буду к доктору собираться, пусть уши мои посмотрит.

Тук… тук… тук…

— Да-а?

— Масса, масса, масса.

— Да-а?

— Вы сказали: «Зиригу, разбуди меня в восемь». Прихожу в восемь, не встаете, позже прихожу — опять не встаете. А теперь уж вставайте, девять скоро.