Евгений Суровцев - Ганская новелла

— Идите в люди и поступайте так же с бедными мира сего.

Среди тех, кто оказался в первых рядах слушателей, был молодой парень, хорошо известный всей округе, один из «банды Бобо», пьянчуга, хваставший, что может выдуть целую бочку. Как он попал сюда — уму непостижимо. Вряд ли его появление было вызвано желанием резко изменить свою жизнь. Этот тип и оказался «счастливчиком», которого Кумби Мозес избрал, чтобы прочесть «Благодарение» как напутствие расходящимся. Парень неохотно вышел вперед и трясущимися руками взял протянутую ему Библию. Он колебался. Колебания эти не были вызваны неумением читать, ибо достойный юноша наверняка уже все науки превзошел. Напрягая давно отвыкшие от чтения глаза, он начал молитву.

Слушатели склонили головы. И в этот момент четверо полицейских вышли из машины и окружили Кумби Мозеса. Тот притворился, что ничего не заметил, хотя не мог не видеть их маневра, и снова забормотал слова молитвы. Непонятно было, молится ли он от души или морочит полицейских. По лицу его струйками сбегал пот. Все еще произнося слова молитвы, он медленно направился к полицейским. Неужели он сам отдаст себя им в руки? Ну что ж, он ведет Себя вполне достойно!

Кумби Мозес все еще читал молитвы, когда, бросив свою паству на произвол судьбы, поднимался по ступенькам полицейского фургона.

Перевод И.Бессмертной

Эсаби быстрым движением пальцев отделила улитку от раковины и бросила ее в кипящий котел. Уронила пустую раковину в мусорную корзину, на горку таких же пустышек. Сухой стук заставил ее вздрогнуть. Он снова напомнил ей о неизбежно приближающемся… Муж возвращается — каждый нерв, каждая жилка, все в ней дрожало от напряженного ожидания. Будет ли так, что он войдет и с радостью примется за еду: она приготовила его любимый суп из улиток? Или в гневе готов будет разорвать ее на куски? Эсаби не отходила от очага, продолжая готовить обед.

С той самой минуты, как услышала, что муж возвращается, она не могла избавиться от страха. Известие это утром принес в их селение человек, который обогнал Ману в третьей от них деревне, где тот остановился на ночлег.

Сердце Эсаби сжала резкая боль. Она медленно поднялась на глинобитную террасу перед хижиной. Оттуда поверх крыш ей хорошо был виден травянистый склон ближнего холма и утоптанная красная тропа, что вела с его вершины через пастбище к воротам деревни. Ей видны были и люди на тропе: кто-то шел вверх, кто-то вниз. Может быть, один из них — Ману? Она могла различить человека с тонким шестом через плечо и на шесте что-то, похожее на узелок. Человек шел вниз. Эсаби еще больше испугалась. А вдруг это он и есть — ее муж, сильный и храбрый, тот, что два года назад победил Офори в соревновании за право увести Эсаби в свой дом? А на плече — может быть, на плече он несет то самое лекарство? Его не было дома пять лун, и вот сегодня он возвращается!

Сердце ее забилось неровными толчками. Она ничего не могла с собой поделать — страх, что в любой момент муж может войти во двор, лишал ее сил. Что он скажет, как поступит? Поведет ли ее в свою хижину, как раньше? Станет ли, как когда-то, подхватывать припев ее песни и отмечать окончание каждого куплета низким, мужественным «йи-йии»? Да нет, он, конечно, рассердится и побьет ее. И, конечно, никто из старейшин и слова не скажет в ее защиту. Все они знают, Эсаби — жена Ману и принадлежит только ему. Все видели, как Ману на пряди разорвал сплетенный из лиан канат и, победив Офори, увел ее в свой дом. И с тех самых пор она была его любимой женой. Так чего же ей бояться теперь, когда он наконец возвращается?

Мысленно Эсаби снова и снова перебирала то, что случилось со дня ухода мужа. Некоторые события, проплывая в памяти, не причиняли боли, не рождали страха. Но другие… Вспоминая о них, хотелось взывать к предкам о помощи. Например, разговор с Эно Адвоа всего несколько недель назад. Теперь она сомневалась, правда ли то, о чем рассказала ей эта женщина. Если правда, тем лучше. А что, если та лишь дразнила Эсаби?

В тот день Эсаби пожаловалась старшей подруге:

— Очень волнуюсь. Мужа так долго нет. Наверное, те, кто приносил мне известия о нем, его и в глаза не видели.

— Ты думаешь, он погиб? Да нет, не волнуйся. Он будет просто счастлив, когда услышит, что ты понесла.

— Почему ты так думаешь? — Эсаби взволновалась еще больше: значит, люди знают?

— Но ведь у Ману никогда не было детей. Твой будет первым. Я-то знала Ману, когда он еще жил в своей родной деревне. Он трижды женился, и поверь мне, сестрица Эсаби, никакая женщина — если только она хочет сына — не станет жить с таким мужем. — Вот что сказала ей Эно Адвоа.

Эно Адвоа много бродила по свету. Помогая мужу — он был продавцом пороха, — она ходила за ним повсюду, из селения в селение. Она и в самом деле могла знать Ману, когда тот еще жил в родной своей деревне.

Как только Эсаби узнала об этом, она поняла, почему ее муж без промедления решил пойти в Окор за лекарством. Но тогда почему же она вся дрожит при одной мысли о его возвращении? Разве не она требовала, чтобы муж дал ей десятого ребенка? И разве, послушавшись ее, не отправился он искать лекарство, чтобы выполнить это требование? Чего же она мечется в страхе теперь, когда ждет столь желанного десятого? Почему страшится возвращения Ману — ее Ману, хвалу которому пела в торжественной песне ммобоме?

Тени хижин далеко протянулись по земле. Скоро стемнеет. Уже недолго ждать его прихода. Где-то хрипло прокричал петух. Жди беды, ведь если все хорошо, петухи не кричат в неурочный час. Эсаби не могла сдержать дрожь. Теперь она тихо разговаривала сама с собой:

— Не могла же я оставаться пустой тат долго? Даже те, кто младше меня — во всяком случае некоторые, — уже родили на свет десятого и получили свою баду дван — овцу за десятого рожденного. Почему же я, у которой была даже тройня, должна от них отставать? — Она примолкла, задумавшись. Да тут еще этот… колдун… Зачем вообще… Нет, она не могла даже думать об этом. Это он — источник ее бед, обманщик, сеющий семена свои в чужую землю, хоть и обладает властью над сверхъестественной силой. Но как бы Эсаби ни пыталась очернить колдуна в собственных глазах, она не могла не чувствовать себя виноватой. Она уподобилась тем, кто под густым покровом тумана отправляется красть плоды чужих полей, не подумав, что, когда туман рассеется, следы вора будут видны всем и каждому. Чувство сожаления не уходило, Эсаби не могла с ним ничего поделать: зачем позволила она колдуну применить это лекарство? Слишком горьким оно оказалось.

Многие в селении считали, что понесла она после праздника Охум. Но были и споры, и сомнения: кто же настоящий отец ребенка, может, сам Ману?