Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

Пассажиры в автобусе, поняв наконец, что случилось, и, видимо, смирившись с тем, что из-за дождя, заливающего передние стекла, все равно не разглядишь, как там с машиной Линча, болтают каждый свое и, кажется, больше заинтересованы разглядыванием собравшейся толпы. Только капитан Диорио на самом заднем сиденье держит в левой руке сигару, а правой достал свою блестящую зажигалку и, не прикуривая, нервно щелкает ею, то открывая, то закрывая крышечку. При этом он опустил голову, словно бы всецело поглощен движением собственной руки.

Между тем капитан Линч, перекрыв движение на магистрали Хаконэ, хладнокровно не обращает никакого внимания на напирающую со всех сторон толпу. Это длилось долго, долго… Я выскочила из автобуса и, сопровождаемая насмешливым улюлюканием ребятишек, под дождем приблизилась к джипу.

— Господин капитан, мы просим извинить нас!

Он смотрит на меня, промокшую от дождя, спокойно сложив руки на штурвале руля, и ни один мускул не вздрагивает на его лице.

— Пожалуйста, простите нас. С обеих сторон скопилось много машин… — почти крикнула я, обеими руками вытирая капли дождя со лба, но и тут он не шевельнулся.

В этот миг мне почудилось, будто я натолкнулась на какую-то — и в хорошем, и в плохом смысле — огромную, первобытную энергию, свойственную капитану Линчу, свойственную Америке, ту самую, что вела первых переселенцев на Дальний Запад или породила грозную силу атомной бомбы или мощное производство чикагских боен, заводов Форда…

Внезапно, резко включив мотор, капитан Линч на полной скорости умчался сквозь дождь. Следуя за ним, наш автобус той же дорогой подкатил наконец ко входу в отель. Дождь к этому времени несколько поутих, но вечерняя мгла казалась гуще обычного. Пассажиры вышли, вышел и Дзюн-тян, все это время молчавший, словно каменный истукан, ушел и шофер. Я одна в каком-то оцепенении стояла в углу, рядом с местом шофера, но вдруг заметила, что в автобусе остался еще один пассажир.

Это был капитан Диорио. Он встал и, согнувшись, — может быть, просто, чтобы не стукнуться головой, — пошел по проходу между сиденьями.

— Капитан Линч — герой! — сказала я, стараясь, чтобы на этот раз мои слова нельзя было принять за иронию. — Теперь я поняла, почему ваша страна выиграла войну. Он настоящий американец! Американец в самом реальном виде!

— Ты взволнована… — мягко сказал капитан, опустив руки мне на плечи. Шум дождя за темными стеклами автобуса внезапно опять усилился. — Устала? — спросил капитан.

— Пустяки… — небрежно ответила я, понимая, что капитану явно не хочется продолжать разговор на эту тему. В этот миг я улавливаю в нем нечто сходное с моей чисто японской застенчивостью…

И, странное дело, из-за этого сходства я впервые испытываю к нему какое-то легкое презрение.

Для Соединенных Штатов Америки капитан — человек бесполезный. В нем явственно сочетаются слабость постороннего зрителя и душевное бессилие брюзги. Именно эта его слабохарактерность рождала здесь, в побежденной стране, приятную иллюзию, будто он понимает нас, будто между нами есть что-то общее… «Нет, капитан Линч гораздо лучше!» — с озорным вызовом мысленно шепчу я.

В полутемном автобусе не видно выражения моего лица, и, может быть, поэтому капитан Диорио, ничего не заметив, — впрочем, нет, сделав вид, будто ничего не заметил! — нагнувшись, берет меня руками за холодные щеки и легонько касается губами моего лба, у самого корня волос.

Когда в душе поселяется непонятное беспокойство, нервы все время взвинчены, и тут уж ничего не поделаешь… Так или иначе, но и через несколько дней после этого эпизода стоило мне услышать телефонный звонок, как я уже настораживалась — ну, что случится на этот раз?

На следующий день после экскурсии в Бюро обратились с вопросом из серии тех, которые часто задают гости. К телефону подошла я. Спрашивали время отправления со станции Одавара спецпоезда для американских военных, идущего в Осаку. Я сообщила час и минуты, в ответ прозвучало «спасибо!», и я уже собиралась повесить трубку, как раздался новый вопрос: «Когда прибывает токийский поезд на станцию Шяйнэгэва?»

Станция Шяйнэгэва?..

— Вы знаете станцию Шяйнэгэва? — спросила я у Сакагути-сана, но ни он, ни все остальные не слыхали о такой станции. Я прошу уточнить название, но в трубке упорно твердят: «Шяйнэгэва!» Не зная, как быть, я прошу случившегося рядом Роуза взять трубку и вижу, что он, взглянув в расписание, что-то отвечает и, здоровой рукой указывая в справочнике на станцию Синагава, зачитывает время прохождения поезда.

С этого случая между Сакагути-саном и Дзюн-тяном возникла какая-то странная негласная пикировка. Несколько дней подряд вопросы, касающиеся железнодорожного расписания; поступали к нам в Бюро раз по двенадцать — тринадцать на день. При этом все, точно сговорившись, спрашивали, либо когда выходит поезд из Синагавы, либо когда он туда приходит. (Известно ведь, что уж если начнется какое-нибудь поветрие, так будь то моды или какие-нибудь события, так уже конца и края не будет…) Очевидно, в отеле оказалось много гостей, прибывших в отпуск из окрестностей Синагавы.

Так ли, иначе ли, но если к телефону подходил сам Сакагути-сан, то непременно начинал с разъяснений:

— Прошу прощения, но в Японии название «Шяйнэгэва» произносится «Си-на-га-ва»… — и при этом чуть заметно, но все-таки горделиво расправлял плечи.

А вот Дзюн-тян, который отнюдь не иронизировал над таким патриотическим пылом Сакагути-сана и вовсе его за это не порицал, а, казалось, просто-напросто игнорировал, этот самый Дзюн-тян, к нашему всеобщему удивлению, при очередном звонке, сам, по собственной инициативе раз и навсегда отказавшись от «Синагавы», без малейшего смущения стал произносить на американский лад — «Шяйнэгэва»… «Это же открытый вызов Сакагути-сану!» — удивлялась я про себя, но и Дзюн-тян, и Сакагути-сан оба сохраняли совершенно невозмутимый вид (как-никак они были взрослые люди!), притворяясь, будто не слышат, что говорит другой. Вот только от Сакагути-сана при каждом звонке требовалась значительная затрата душевной энергии, а «Шяйнэгэва» Дзюн-тяна в точности соответствует восприятию клиента, и разговор идет очень гладко.

Мне казалось, что Сакагути-сан не делает Дзюн-тяну замечания потому, что как партнер в споре тот, мягко говоря, не многого стоит. Впрочем, Дзюн-тян тоже далеко не так прост, — он потому и сохраняет невозмутимый вид, что понимает: «резиновая реакция» — лучшее средство против любых придирок.

Ну, а что сказать о мистере Роузе? В этот день он неуклюже, одной здоровой рукой помогал мне раскрашивать объявление-плакат, который не закончила Кибэ-сан, набросавшая только контуры.