Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

— А у нашей бабки тридцать три зуба! — дразнил ее Кэсакити.

Вот до чего дошло: родной внук дразнит! О-Рин сосчитала пальцем зубы. Оказалось, двадцать восемь.

— Дурак! Двадцать восемь только, — сказала она.

— Да? Ты просто не все сосчитала. Еще поищи, — оскорблял ее Кэсакити. Ему смертельно хотелось, чтобы зубов у нее было тридцать три. В прошлом году он насмешил всю деревню, сочинив песню про бабкины зубы.

Кэсакити перевернул на свой лад самую озорную песню в деревне. В ней пелось: «У матери моей в кладовке, в уголке, хранятся тридцать три заветных волоска». В песне потешались над матерью. Кэсакити, ко всеобщему восторгу, распевал на тот же манер о бабкиных зубах. И для песни ему надо было, чтобы зубов было ровно тридцать три.

Вот он и разнес по деревне слух, — дескать, у бабушки О-Рин тридцать три зуба!

О-Рин в деревне уважали как никого. После смерти мужа о ней не сплетничали, не перемывали ей косточек, как другим вдовушкам. Не думала она, что навлечет на себя позор своими крепкими зубами. «Надо как-то избавиться от них до того, как отправлюсь на гору», — думала она. Ей хотелось сидеть на закорках у сына, когда он понесет ее на гору, приличной беззубой старухой.

Вот она и стучит потихоньку от всех кремнем по зубам — старается выбить свои зубы.

Рядом с усадьбой бабушки О-Рин стоял дом по прозванью «Деньга». Никто в деревне денег не имел, — их просто негде было тратить, но сосед как-то ходил в Этиго и принес оттуда старинную монету. С тех пор дом его прозвали «Деньга». Отцу этого Деньги, Мата, уже исполнилось семьдесят лет. Мата и О-Рин были не только соседями, но и одногодками и многолетними приятелями. Однако О-Рин уже давно мысленно приготовилась отправиться на гору Нараяма, а Деньга, самый жадный человек в деревне, все не хотел варить сакэ для угощения и до сих пор не сделал никаких приготовлений. Ходили слухи, что Мата отправится на гору до наступления весны, но прошло лето, а он все еще сидел дома. Снова стали поговаривать потихоньку, что Мата, видно, пойдет на гору зимой и так, чтобы никто не заметил. Но О-Рич догадалась уже, что этот жалкий Мата и не помышлял о горе. «Вот дурак!» О-Рин собиралась уйти на гору в январе, как только ей исполнится семьдесят.

По соседству с домом Деньги находилась усадьба по прозванью «Горелая сосна». На заднем дворе у них торчал, как обломок скалы, большой ствол сухой сосны. Когда-то, давным-давно, в сосну попала молния и опалила ее. С тех пор дом прозвали «Горелая сосна». Рядом с «Горелой сосной» проживал «Дождь». На юго-восток от деревни высилась гора Тацуми. Так вот, стоило только кому-нибудь из его домашних туда пойти, тут же налетал дождь. В давние времена кто-то из этой семьи убил на горе Тацуми змею о двух головах, и с тех пор всякий раз, как они поднимались на гору, шел дождь. Так и прозвали этот дом «Дождем».

Рядом с «Дождем» располагался дом под названием «Кая». В деревне было двадцать два дома, у этого дома стояло самое высокое дерево кая. Дом «Кая» славили такой песней?

Когда О-Рин пришла в деревню, она еще застала старуху Гин. Неприкаянная, непутевая — такая про нее шла молва. Гин была недальнего ума. «Мышата» в песне — многочисленные ее правнуки. Детей в доме «Кая» рожали, будто мышат. Гин и сама рожала, и воспитывала внуков, и нянчила правнуков. И это в такой-то голодной деревне! Гин презирали: наплодила целую ораву похотливых детей и внуков. Похотливость и многодетность трех поколений дома «Кая» высмеивалась в песне.

Наступил июль. Все забегали, засуетились. Праздник Нараяма длился только один день, но это был единственный праздник, поэтому с приходом июля в деревне воцарялся праздничный дух. Вот и канун праздника. Тацухэй занят сверх головы. Домашние оживленны, каждый думает о своем, на Кэсакити надежды мало — он куда-то исчез, и Тацухэй целый день крутился один.

Когда он проходил мимо дома Дождя, то услышал песню — хозяин дома пел о чертовых зубах:

«Негодяй!» — подумал Тацухэй. Он впервые слышал эту песню. Кэсакити сочинил ее в прошлом году, но тогда она не дошла до ушей Тацухэя и бабушки О-Рин. Второй раз в нынешнем году упоминалась О-Рин.

Тацухэй тут же вошел в дом. Хозяин был в прихожей, и Тацухэй уселся перед ним прямо на земляном полу.

— А ну-ка пойдем к нам. Посчитаем, сколько зубов у бабушки О-Рин.

Дождь растерялся: обычно молчаливый Тацухэй о грозным видом глядит на него — быть беде.

— Что ты? Что ты! Я тут ни при чем. Эта ваш Кэсакити сочинил.

Так Тацухэй узнал, что песню сочинил его сын. Теперь он понял, почему Кэсакити упорно твердил, что у бабушки тридцать три зуба.

Тацухэй молча вышел, подобрал у обочины дороги толстую палку и отправился искать Кэсакити.

Кэсакити распевал с детьми песню подле «Дома у пруда».

У дома живой изгородью росли криптомерии, никого не видно, но Тацухэй узнал Кэсакити по голосу.

Размахивая палкой, он закричал:

— Кэса! Значит, у бабушки тридцать три зуба! Ах ты дрянь! Бабушка нянчила тебя, ходила за тобой, а ты?!

Он поднял было палку, но Кэсакити ловко увернулся, и палка ударила со всего размаха по камню. Тацухэй отбил себе руку.

Кэсакити отбежал в сторону и как ни в чем не бывало глядел на отца.

— Болван! Жрать не получишь! — взревел Тацухэй.

В деревне часто говорили: «Жрать не получишь!» или «Не смей жрать!» Конечно, наказание голодом существовало, но скорее всего это было просто ругательство.

Настало время ужина. Все уселись вокруг стола. Уселся и Кэсакити, вернувшийся с улицы, мельком взглянул на отца — никаких следов злости не заметил, лицо отца было скорее унылым, чем злым.

Тацухэй не собирался говорить о песне про чертовы зубы в присутствии О-Рин. Он не хотел, чтобы О-Рин знала, что в деревне поют такую песню. В душе он даже думал, что было бы хорошо, если бы и Кэсакити промолчал.

А Кэсакити подумал про себя: «И что это отец так взъелся на меня из-за этой песни?» И твердо решил: «Назло буду петь, раз ему не по нраву!»

Кэсакити знал, что отец в скором времени намерен жениться, и был решительно против этого.

Все принялись за еду. Ели овощной суп, в котором плавали кукурузные клецки. Суп был жидкий, поэтому его не столько ели, сколько пили.

О-Рин думала о своем. Она предчувствовала, что невеста может прийти к ним на праздник, хотя срок траура еще не вышел. О-Рин ожидала ее даже сегодня, но невеста не пришла. «Значит, завтра пожалует, — подумала она. — Надо бы приготовить всех к ее приходу».