Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

Она пробовала высвободиться, но силы покинули ее. Все это было похоже на дурной сон…

В сумерки она лежала на своей кровати в общежитии. Подушка была влажной от слез. Скомканная фотография жениха валялась на полу. Медленно поднявшись, девушка подошла к окну. Город точно вымер, лишь изредка по пустой улице проедет автомобиль.

Элизабет задернула занавески. Городская жизнь не для нее. Вряд ли она когда-нибудь привыкнет к городу. Она тосковала по своему деревенскому дому, по дружной большой семье, в которой единственно чувствовала себя в безопасности. Ее мир рухнул, распался на части, на душе было горько и тоскливо.

В понедельник утром Элизабет, как всегда, вышла из общежития. Но вместо того чтобы сесть в автобус, она пошла пешком через парк к вокзалу. К восьми часам она уже была на бирже труда. Сотни женщин, старых и молодых, ждали открытия. Седовласые старухи сидели кружком и негромко разговаривали. Печали и тяготы оставили неизгладимые борозды на их лицах. Сердце Элизабет сжалось от сострадания.

Толпа все увеличивалась, невеселые лица напомнили ей верующих, молившихся в битком набитой деревенской церкви. Тогда она еще была ребенком… Бог, должно быть, отвернулся от нее, грешной…

Кто-то опустил ей руку на плечо, она вздрогнула и резко повернулась.

— Лиз, ты что здесь делаешь? Ну-ка, идем сюда.

Она прошла за миссис Кимани в ее кабинет за перегородкой и села на предложенный стул.

— Снова без места?

Элизабет молча кивнула.

— Что стряслось на этот раз?

Элизабет продолжала молчать.

Миссис Кимани, женщина средних лет, работала на бирже давно, и ей нетрудно было догадаться.

— Ну, дитя мое, не буду выпытывать, не буду. Просто сердце разрывается, как подумаешь, что приходится терпеть женщине в этом городе! Стыд и позор! Видишь вон девушек? Это все секретарши и стенографистки без места.

Элизабет взглянула в острые, проницательные глаза миссис Кимани:

— И я к вам с тем же. Найдите мне другую работу, пусть я буду получать вдвое меньше.

— Лиз, ты же одна из лучших секретарш в городе. Ну хорошо, давай поищем церковные и благотворительные учреждения. Ну, ну, не падай духом, девочка!

Славная женщина была миссис Кимани, скольким девушкам она помогла устроиться! Она очень нравилась Лиз.

— Помните, что вы говорили в прошлый раз? Что моим шефом будет африканец, что это совсем другое дело, потому что он сознает свою ответственность перед страной. А на поверку — ничем он не лучше белых. Боюсь, что и с церковными учреждениями ничего не получится. Все мужчины одним миром мазаны.

— И все-таки попробуем. Я позвоню в одно место, и ты сходишь, приглядишься. Дай мне знать, что ты решишь.

В конце недели Элизабет получила грошовую должность в маленьком сиротском приюте. Работа требовала выдержки и терпения. Сестра Елена, монахиня, возглавлявшая приют, приказала ей коротко остричь ногти. Девушку облачили в белый халат, белую косынку и туфли без каблуков. Взглянув в зеркало, Элизабет с трудом узнала себя, поправила выбившиеся из-под косынки волосы и вслед за сестрой Еленой прошла в большой зал, где играли дети. Одни лепили из глины, другие рисовали, а самые маленькие строили из кубиков.

— Бедняжки лишены материнской любви и тепла, — тихо говорила монахиня. — У других детей есть отцы и матери, братья и сестры, а у этих — никого! То, что мы им дадим, они запомнят на всю жизнь.

Тридцать пар глаз настороженно уставились на Элизабет, и слезы затуманили ей взор. Чему она их может научить? Она сама запуталась, сбилась с пути… Но может быть, как раз среди этих невинных глаз она обретет утешение, мир и покой. Они взирали на нее с мольбой. «Наше будущее в твоих руках, дай нам любовь, которой мы не знали», — читала она в этих глазах.

Элизабет справилась с волнением и сказала:

— Сестра, вы делаете большое, благородное дело. Я буду стараться помочь вам.

К концу первой недели она была близка к отчаянию. Дети словно ощетинились, не слушали ее, грубили. Она подумывала о том, чтобы вновь обратиться к миссис Кимани, но у нее не хватило духу. Прошел месяц, и дети привыкли к Элизабет. Их трогательная привязанность обезоруживала девушку. Малыши так нуждались в ней! Она молила бога дать ей сил.

В середине июня Элизабет вдруг слегла. Сестра Елена заботливо ухаживала за ней. Но прошел день, другой, девушке становилось все хуже, пришлось отвезти ее в больницу.

В больнице она провела три беспокойные ночи. На четвертый день ей стало лучше, и сестре Елене разрешили навестить больную. Монахиня сжала ее ладонь в своей и отвернулась:

— О, Элизабет! Доктор сказал мне, что у тебя будет ребенок…

Сердце молодой женщины учащенно забилось, ее бросило в жар. Она беременна? Монахиня поглядывала на нее с упреком. «Одним сиротой станет больше!» — говорил этот взгляд.

К тому времени, когда Лиз выписали из больницы, она уже приняла решение. Рано или поздно ее выгонят из приюта. Жених, которого она нежно любит, не простит ей. И домой, к родителям и бабушке, она не посмеет вернуться. На работу беременных не берут. Внезапно в памяти встало лицо Ами Джимбо — впервые она подумала о ней. Счастливая, довольная, обеспеченная — полная ей противоположность! Нет, это несправедливо! Джимбо, который так бессердечно поступил с ней, с Элизабет, обрек на позор и нищету, наверное, кажется собственной жене ангелом!..

После обеда, уложив детей, Элизабет отправилась в парикмахерскую.

— Глаза у вас так и блестят, — сказала мастерица, делавшая ей укладку. — На свидание собираетесь?

— Да, — шепотом ответила Лиз, откинувшись в кресле и зажмурившись.

— Вы красавица — ему повезло!

— Спасибо. Он тоже очень красивый и добрый.

Ее резанула горькая ирония собственных слов.

Вечером она объявила сестре Елене, что проведет выходной у родственников. Попрощавшись с монахиней, она пошла на автобусную остановку.

Дома у мистера Джимбо никого не оказалось.

Элизабет стояла у калитки, пока у нее не окоченели на ветру ноги. Собирался дождь. Во дворе рядом с гаражом она заметила сарайчик. Дверь в него была открыта. Вытащив из сумки блокнот, она написала на листке: «Приехала повидаться с вами, на улице холодно, решила обождать в сарае. Элизабет». Записку прикрепила к дверной ручке.

Семья Джимбо вернулась домой поздно.

— Кто-то был у нас, — сказала Ами, развертывая записку. Потом прочла ее вслух. Мистер Джимбо вырвал записку из рук жены. Он хотел что-то сказать, но изо рта у него вырывались лишь несвязные звуки. Он метнулся к сараю. Жена и дети недоуменно глядели ему вслед.

Джимбо распахнул дверь, ноги у него подкосились, Элизабет раскачивалась в петле из красного шарфа.

«Я тут ни при чем, мне нечего бояться, — лихорадочно думал Джимбо. — Только бы эта история не отразилась на делах фирмы!.. Только бы не отразилась…»