Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

Рыболовов встретили радостными возгласами, и минуту спустя кто-то крикнул им:

— Куча мала!

Схватившись с Зекой, Миранда, как Зека и ожидал, съехидничал:

— Брось ты все это, беги домой, попей водички…

— Пошел к черту… — огрызнулся Зека.

Миранда недоумевающе уставился на него. Какая муха укусила этого дурня? Зека всегда пасовал перед ним. Но рисковать своим авторитетом Миранда не мог. Товарищи окружили их, все смолкли, и Колибри, обожавший смотреть драки, тут же набрал в обо ладони песку и протянул их противникам. Зека с тоской подумал, что получит сейчас сильную взбучку, однако не колеблясь ударил по руке Колибри, с ненавистью глядя на него, словно тот был сообщником Миранды.

Зеке здорово досталось. Но в глубине души он торжествовал. Он сам подошел к обидчику после драки:

— Попробуй еще задирать меня!

Он не желал больше быть под ярмом. Он обрел наконец свободу.

Широкий кроваво-красный луч заходящего солнца стлался по выжженной пыли Кинашише. Гаснущий закат окрашивал стены домов в блеклые тона, и силуэты торопливо шагавших куда-то людей казались длинными и вытянутыми. Дерево мулембейра на Питта-Гроз давало густую тень, листву его то тут, то там пронзали короткие, острые, как кинжалы, лучи. У закусочной собирались мальчишки со всего квартала, так бывало каждый вечер.

Они весело переговаривались, вспоминая о случившемся за день. Шоа и Жоан Псих посвистывали, пытаясь привлечь внимание девушек, которые возвращались с работы домой. Вдруг они повздорили.

— Иди сам знаешь куда, — ответил Шоа.

Жоан Псих, светлокожий негр, ловко отбрил его на языке кимбунду. Ватага парней оглушительно расхохоталась. Их обоих в квартале побаивались. Они уже ходили одни на поздние сеансы в «Колониальное кино» и не боялись приближаться к ограде, где несли службу солдаты местной компании; пересмотрели все фильмы с участием Бака Джонса и похвалялись близким знакомством с уличными женщинами. Ребята предместья Кинашише наспех проглатывали вечером свой скудный ужин и, дожевывая на ходу, спешили на Питта-Гроз, боясь прозевать начало очередного рассказа. Шоа задавал тон, он был центральной фигурой. Описывая ту или иную сцену, он яростно жестикулировал и кричал, а иногда, войдя в раж, вскакивал на спину рядом стоящего мальчишки, чтобы придать большую достоверность историям о скачках верхом и о преследовании бандитов. Оседлав паренька, который стонал и сгибался под его тяжестью, он гнусаво тянул, подражая техасской моде:

Поскольку песня, исполняемая на этом невообразимом, недоступном для перевода языке, неизменно бывала одна и та же, она вскоре сделалась популярной среди молодежи Кинашише.

«Ложь! Положи эту ложь в мешок, пустой мешок не стоит на ногах, с пяти грошей не получишь сдачи, кипятком не сожжешь дом…» — такой бурный поток слов обрушивали парни на того, кто осмеливался выразить сомнение в достоверности рассказов Шоа.

— Гляньте-ка, вон шествует Кашиа! — возвестил Жоан Псих, увидав толстую мулатку, показавшуюся в конце улицы. Товарищи тоже посмотрели в ее сторону. Некогда, много лет назад, пышные бедра Кашиа служили поводом для раздоров между белыми богачами Луанды. Теперь это исполненное сладострастия прошлое давно отошло в область предания, и юные кинашишенцы безжалостно намекали на него, крича: «Красотка идет, покачивая бедрами!..»

Вместо ответа она швыряла в них камнями. В тот день лицо ее было печально. Она обошла их стороной, чтобы избежать встречи.

Тем временем Шоа завел речь о последнем фильме из жизни ковбоев. Марио, самый маленький из группы, благоразумно отошел подальше, юркнул в старую закусочную на Питта-Гроз, не без основания опасаясь стать участником какой-нибудь сцены из скачек.

На длинной каменной стойке громоздилась куча эмалированных тарелок, и рабочие, кончавшие смену в шесть тридцать, толпились у стойки и говорили все разом, перебивая друг друга. Среди этого гама раздавался голос белого буфетчика:

— Сколько порций… Сколько? — Люди отходили от прилавка, ворча, что еда невкусная и уже остыла, и усаживались под навес. Худощавый, с болезненным лицом рабочий медленно опустился на пол почти у ног Марио. Садясь, он тихонько застонал. Поднял глаза, затуманенные пеленой усталости, посмотрел на мальчика, как бы молча спрашивая о чем-то, и протянул ему блюдо с фасолью, политой пальмовым маслом. Марио отрицательно покачал головой. Он не ужинал и хотел есть, но отказался. Ведь об этом могла узнать мама. Если б еще буфетчика не было поблизости… С улицы донесся шум, и Марио, охваченный любопытством, поспешил к выходу.

Тонекас и Неко вернулись из лесу с самодельными клетками в руках, они о чем-то возбужденно кричали. Марио подбежал к ним и тут же попятился. У клеток лежала длинная желтовато-коричневая змея. Они убили ее, после того как она проглотила двух лазоревок и еще одну пичугу из клетки Неко. Владелец клетки не переставал дрожать и всхлипывать. Тонекас красочно, с увлечением рассказывал о происшествии. Собравшиеся требовали новых и новых подробностей. Они повторяли все те же вопросы, вспоминали похожие случаи. Наконец Шоа громогласно, непререкаемым тоном приказал произвести вскрытие змеиного трупа и сжечь его, а после исполнить ритуальный танец в честь бога Змеи.

И в предместье Кинашише, окутанном густым сумраком облаченной в траурные одежды ночи, несколько мальчишек прыгали и извивались вокруг костра в неистовом танце бога Змеи, наполняя воздух гортанными криками; и тонкие, подвижные их фигурки отчетливо вырисовывались в багряных отсветах костра, отбрасывая исполинские зыбкие тени.

— А теперь кто не перепрыгнет через костер, тот дрянь и мать его тоже дрянь! — Это был заключительный обряд. Танец кончился. Костер догорал. Они разошлись по домам, боясь, как бы им не влетело за нарушение порядка…

Поздней ночью дона Ана де Соуза бесшумно отворила дверь в комнату сына. После еды она велела ему хорошенько вымыть ноги, чтобы не пачкать простыню. Марио угадал намерения матери, но смирился с необходимостью. Она всегда приказывала делать это перед тем, как извлекала клещей. Хорошо, что он просыпался лишь тогда, когда ноги уже были смазаны йодом. Но как щипал этот проклятый йод!

Дона Ана шла медленно, почти торжественно, за ней следовала служанка, держа керосиновую лампу и пузырен с коричневой жидкостью.

Марио крепко спал. Струйка пота стекала у него с подбородка, скользя по смуглой обнаженной шее. Руки безвольно свесились по сторонам железной кровати. Он спал и во сне прыгал по оврагам, ездил верхом на чудовищах, преследуя колдунов, шипящих из подворотен, сражался со змеями — пожирателями птиц, плавал в озере Кинашише с таинственными сиренами, ел фасоль вместе с законтрактованными работниками в трактире на Питта-Гроз, плясал батуке отмщения безжалостному божеству. Он находился во власти великой и единственной мечты о свободе — мечты своего детства.