Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

— Почему они выбрали именно нашу палубу? — возмущалась я.

— Полно тебе, чего это ты вдруг ополчилась на любовь! — веселился мой муж. Он лежал на постели, усмехался и ковырял спичкой в зубах.

— Никакая это не любовь! Я бы слова не сказала, если бы они тут, прямо на палубе, занимались любовью.

— Неужто? Это, наверное, потому, что ты сама никогда не занималась любовью на палубе.

На самом-то деле я все время невольно чего-то ждала от этой девицы — такое у нее было лицо. Я уже говорила, что в нем отсутствовала всякая искусственность, обычно налагающая отпечаток на облик и мысли людей. Свою неповторимость она приобрела, так сказать, совершенно честно, и я была уверена, что за этим лицом кроется нечто удивительное — не какой-нибудь особый талант, а именно честность ума и душевная свежесть. Странно было видеть это лицо с затуманенными, как у сосущего младенца, глазами — настолько ее поглощали простейшие чувства к самому заурядному мужчине. Однако мне пришлось против воли признать, что ее таинственная сосредоточенность за обеденным столом объяснялась просто желанием непременно отщипнуть лакомый кусочек от каждого блюда, какое попадало в тарелку ее мужа. И я окончательно вышла из себя, когда однажды увидела, как она мирно сидит и пришивает оторванный бантик к вульгарной плиссированной юбчонке всех цветов радуги, — у нее было такое простое лицо, пошло-добропорядочное, и никакие дикие инстинкты или возвышенные чувства не отражались на нем. И все же, глядя на нее, я каждый раз испытывала прилив надежды: а вдруг что-то в ней кроется? Так всегда бывает, когда коллекционируешь типы людей, с которыми никогда больше не встретишься, а это невинное развлечение, к тому же совершенно бесплатное, составляет одну из прелестей путешествий.

В первый раз мы остановились у берега посреди ночи и, проснувшись на следующее утро, увидели торговцев изделиями из слоновой кости. Они пришли из леса, и выражения их лиц трудно было понять — мешала татуировка. К тому же все они были в белых полотняных куртках, купленных в местной лавке. На нижней узкой палубе, переругиваясь между собой, они извлекли из школьных картонных ранцев зубочистки, разрезальные ножи и браслеты из слоновой кости. Почти все бельгийцы не раз видели такие поделки для туристов, тем не менее они подошли, столпились вокруг, поторговались, а потом разошлись, оставив на палубе никому не нужные сувениры. Некоторые женщины, чувствуя себя довольно глупо, все же купили браслеты и надели их на запястья, словно говоря, что в конечном счете это не так уж плохо. Один из агрономов, чей сын только начинал ходить, а потому висел на отцовской левой ноге, как ядро каторжника, сказал:

— Вы заперли каюты? Если нет, заприте, пока эти молодчики здесь. Они тащат все, что под руку попадется.

Торговец, сидевший со своим товаром возле нашей каюты, ничего у нас не стащил, но ничего и не продал. Перед самым вторым завтраком он сложил свои безделушки в картонный ранец и спустился вниз на переполненную баржу, за которой тащилась на привязи его пирога, как узкий листик, не тонущий в воде. Казалось, он не был особенно огорчен; впрочем, я уже говорила, что лица их оставались для нас непроницаемыми из-за волнистой многорядной татуировки на лбу и глубоких подрезов, стягивающих кожу под глазами.

На борт приносили для продажи самые разные товары, и продавали их люди тоже самые разные, потому что наш тысячемильный путь по реке проходил через земли многочисленных племен. Иногда на темную полоску берега выскакивали старые мегеры с болтающимися грудями, дети с пыльными животами и выкрикивали:

— Не-за-ви-си-мость! Не-за-ви-си-мость!

Юноши и девушки из той же деревни бросались вплавь навстречу нашему каравану, и, пока мы обгоняли их, смотрели вверх сверкающими глазами, и выпрашивали с камбуза пустые банки. Некоторым мужчинам удалось вскарабкаться на баржи; они представали перед нами облаченные лишь во влажную лоснящуюся черноту, но тотчас зажимали свои сокровища между ляжками, наверное, точно так же, как это сделал впервые Адам, когда его изгнали из рая. И хотя они жили в лесу, одни среди диких зверей, этот жест отделял их от окружающего животного мира, как однажды раз и навсегда отделил Адама.

Приплывали пироги с живыми черепахами, с рыбой, с пенистым пивом и вином из бананов, с пальмовыми орехами или сорго, с копченым мясом гиппопотамов и крокодилов. Торговцы бойко сбывали свой товар нашей команде и пассажирам третьего класса на маленьком судне; смех, восклицания, громкие споры торгующихся доносились до нас весь день, ясно слышимые, но непонятные, как голоса из соседней комнаты. На стоянках все, кто кормился блюдами местной адской кухни, высыпали на берег по единственным перекинутым для них мосткам; издали они казались удивительно человечными: дети — нежными и хрупкими, мужчины и женщины — сильными, а иногда даже привлекательными. Мы же, слава богу, питались телятиной, ветчиной и брюссельской капустой, замороженными еще в Европе.

Когда наш караван, вместо того чтобы погрузить на остановке всякие овощи и фрукты, что-нибудь выгружал, на берегу обычно оставалось нечто громоздкое и чужеродное. Продукт тяжелой индустрии, какой-нибудь станок или бульдозер, выглядели здесь, где не было никакой промышленности, так же нелепо и странно, как марсианский космический корабль посреди нашего провинциального города. Пристань чаще всего состояла из узкого причала с сараем под оцинкованной крышей, двух-трех домиков, не совсем таких, как туземные хижины, но и не похожих на жилища белых людей, ряда пустых железных бочек из-под масла и подъемного крана, возвышающегося над водой, как чудовищная трехногая цапля; кран, грохоча цепями, приходил в движение, и вот в воздухе повисало нечто никогда здесь не виденное и опускалось на землю, где никто и думать не мог, что подобное существует, — какое-то нагромождение стальных углов и плоскостей, выкрашенных сверкающей серой краской, с бесчисленными циферблатами, на которых дрожали красные стрелки. Легковые автомашины и джипы переправлялись на берег тем же способом, по воздуху, но они казались более подвижными, более привычными и приемлемыми в этой среде; едва они становились колесами на землю, как за рулем уже оказывался какой-нибудь миссионер или торговец; машины с ревом взбирались наверх и сразу исчезали.

Однажды стоянка была достаточно долгой, чтобы мы смогли сойти на берег и осмотреть городок, да, настоящий городок с провинциальными беленькими конторами посреди садов, с клумбами ноготков на свежерасчищенной красной земле, с больницей из стекла и стали в сверхсовременном стиле, со старой пальмовой аллеей на набережной, ведущей к собору из выгоревшего красного кирпича. Но когда нанятое нами такси проехало всего с милю по единственной уходящей в глубь страны дороге, мы сразу очутились среди леса, и лес скрыл от нас городок, словно он уже стал одним из тех затерянных древних поселений, какие иногда находят под толстым саваном из мхов, перегноя и прущей отовсюду зелени.