Эфрен Абуэг - Современная филиппинская новелла (60-70 годы)

У него был такой голос, словно в горле ему что-то мешало. Я невольно сглотнул слюну.

— Ну а чего же ты ревешь?

Я снова встал на цыпочки и сквозь тусклое стекло увидел папу и маму. Мама расправляла на папе куртку, а он гладил ее по волосам.

— Теперь мы не скоро увидим папу. Он уезжает надолго.

— Почему? Разве Вьетнам далеко?

— Далеко… Очень далеко, — проговорил Дэнни, не отрывая взгляда от окна.

И вот мы видим: папа берет в правую руку чемодан, левой крепко обнимает маму за талию, и они оба постепенно, шаг за шагом, скрываются вдали…

В здании аэропорта стоял ужасный шум — шумели мои дядья и тетки, мои двоюродные братья и сестры; Салинг и Литс с визгом крутили огромный глобус в центре холла.

— Что, уезжает отец? — спросила Дэнни тетя Белен.

— Да, — тихо ответил он.

— Не робей, парень! — подбодрил его дядя Кардо.

— А где же самолет? — забеспокоилась тетя Геланг.

— Там, — ответил дядя Кардо и указал на дверь, возле которой толпились люди.

Я уже не помню, сколько заплатил дядя Кардо за такси, которое доставило нас в аэропорт. Но помню, как он сказал Дэнни, вроде бы в шутку:

— Ничего, Дэнни. Когда отец вернется, ты будешь расплачиваться долларами!

«Доллар»! Вот то слово, которое чаще других употребляли в разговорах взрослые с тех пор, как я впервые услышал от них о Вьетнаме. У нас в семье за завтраком речь непременно заходила о долларах.

— Во Вьетнаме, конечно, будет нелегко, — говаривал папа, — зато платить мне обещают долларами. Подумайте только: я стану зарабатывать втрое против тех грошей, что получаю здесь!

И он обычно добавлял:

— Пожалуй, я открою себе счет в банке. Счет в долларах! А то курс песо быстро падает. Падает с каждым годом.

А мама отвечала ему одно и то же:

— Но ведь там опасно. К чему нам доллары, если с тобой что-нибудь случится?

На это папа говорил ей со смехом:

— А ты не думай так — тогда ничего со мной не случится. Если все делать с умом — никогда не пропадешь. Если же без ума, то и в собственном доме от беды не убережешься. Моя матушка любила повторять мне, когда я еще только ухаживал за тобой: «Просто так и шишка не вскочит!»

При этих словах оба они смеялись. И разговор снова заходил о долларах.

Я помню многое из того, что они говорили, хотя я тогда еще не все понимал. Вот один из таких вечеров. Папа и мама сидят на диване. Глаза у них грустные. Мама говорит первой:

— Если бы ты не ушел с той работы…

Папа ее перебивает:

— Ах, оставь… Забудь об этом. Все это уже позади!

— Как я могу забыть? Ты ни в чем не был виноват, а тебя уволили!

— Что ж, не я первая жертва несправедливости, не я и последняя…

— Ты должен был добиться, чтобы тебя восстановили!

— А ради чего? Чтобы терпеть то, с чем я не могу смириться? Делать вид, что не замечаю всей этой подлости? Обманывать товарищей? Нет, такое не по мне!

— Зато ты бы был здесь, рядом с нами. И мы не волновались бы за тебя…

— Ты хочешь сказать, что я должен был пойти против совести, лишь бы только спасти свою шкуру?

— Ну, не совсем так… Я только…

— Пойми же: я еду во Вьетнам, чтобы служить делу Свободы. Да, там опасно. Но мы готовы пойти и на жертвы…

Когда разговор принимал такой оборот, мама наклоняла голову. Едва сдерживая рыдания, она приникала к папе, который ласково обнимал ее за плечи, бережно поднимал с дивана и уводил в спальню, плотно прикрыв за собою дверь — чтобы мы не слышали, о чем они там говорили…

У трапа самолета толпилось множество людей. Все они что-то кричали, махали руками. Издалека я не мог разглядеть, который из них папа — все они были в черных куртках и темных очках.

— Да вот же он! — закричала вдруг тетя Геланг, на плечах которой сидел Литс. — Помаши папе ручкой! Помаши!

Мы все замахали руками: и Дэнни, и Салинг, и наши двоюродные братья и сестры, наши дядья и тетки. Мы махали до тех пор, пока не убрали трап и не закрыли дверцу самолета. Потом раздался чудовищный, оглушающий рев — и гигантская птица двинулась с места. Сначала она осторожно поползла по бетонной дороге, потом заскользила все быстрее и быстрее, приподнялась над землей и взмыла ввысь. Сделала круг над аэродромом и стала удаляться, делаясь все меньше и меньше. И все это время мы продолжали стоять, не двигаясь с места. И хотя мы уже не видели папу, мы знали, что он там, внутри этой большой птицы, которая уносит его в далекий-далекий Вьетнам…

Первые дни мама ходила грустная, как вдова. С нами почти не разговаривала. Тихо сидела одна за столом, за которым они с папой обычно беседовали. Часто слушала радио. Буквально впивалась в газеты.

Однажды я решил поговорить с Дэнни — почему мама вдруг так изменилась? Я нашел его за домом — он что-то копал.

— Почему мама часто плачет? — спросил я у него.

— Потому, — ответил он.

— Почему «потому»?

— Потому что таковы все матери. Волнуются за своих мужей.

— А разве с папой что-нибудь случилось?

— Пока нет. Наверно, что-то прочла в газетах или услышала по радио. Вроде бы вчера бомбили Сайгон.

— А зачем бомбили Сайгон?

— Затем, что во Вьетнаме война! Это там в порядке вещей — бомбежки. А бомба ведь может упасть и на папу! — И он сердито схватился за лопату.

Тогда я не мог еще представить себе все те опасности, которые грозили папе, и не понимал, почему мама то и дело вытирает украдкой слезы. Мне казалось, что война — это так интересно! Сражения! Стрельба! Вот наш сосед Фернандо — он давно воюет, и ничего с ним не случилось! Но однажды на глаза мне попался один из журналов, которые читала мама. И я увидел там фотографии: убитые на улицах Сайгона, окровавленные лица, оторванные руки и ноги… Мне не верилось, что это и есть война. Не верилось, что это война во Вьетнаме. Папа рассказывал об этой войне совсем другое! И потом — все были такие веселые, когда провожали папу во Вьетнам!..

Полевая почта США

Сайгон. Вьетнам

15 июня 1964 г.

Дорогая Ненг прибыл благополучно привет детям всем родным целую — Карлос

Это была первая весточка от папы из Вьетнама. И мама не выдержала — расплакалась. А Дэнни улыбался. И утешал плачущую маму. И тогда я вдруг обнаружил, как здорово они похожи — папа и Дэнни!

Всякий раз, когда приходило письмо из Вьетнама, мы звали маму, и она читала вслух, что пишет папа. Мама садилась на диван, а мы толпились возле нее. И когда в письме упоминались наши имена, мы бурно радовались.

— «Ходит ли Дэнни в школу?» — Мама улыбалась, а Дэнни кричал: — Конечно!

— «Дэнни, учись хорошо, сынок. В свое время мы с мамой были первыми учениками. Теперь твоя очередь».

— «Сол уже, наверно, стала барышней? Может, и кавалеры появились?» — И Сол пряталась за диван, краснея.

— «Как там Тотой? Не забывай пить молоко, сынок. А то будешь слабенький!» — При этих словах Дэнни бросался щупать мои мускулы, которых у меня не было.