Александр Немировский - История Древнего мира. Античность. Ч.2

В соприкосновении различных культур в III-II вв. римляне были берущей стороной. Они жили по чужому времени. Однако постепенно разрыв между римским временем и временем более развитых в культурном отношении народов — этрусков, эллинов и карфагенян — сокращался. От бездумного заимствования чужого культурного достояния римляне переходили к планомерному и сознательному его восприятию, к переводу на свою широту и долготу, к созданию собственной культуры.

* Глава написана совместно с Л.С. Ильинской.

497

Карфаген не должен быть разрушен. Когда перед Третьей Пунической войной едва ли не на каждом заседании сената Катон с маниакальным упорством твердил: «А все-таки я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен!» — слово «все-таки» предполагало, что у Катона был оппонент, доказывавший обратное. Имя этого оппонента известно: Сципион Назика. Это он говорил: «Карфаген не должен быть разрушен». Речь Назики не сохранилась. Но, судя по характеру этого человека, ставшего убийцей своего родственника Тиберия Гракха, он не призывал к милосердию, а приводил иные доводы в пользу сохранения Карфагена. Видимо, он считал концепцию «выжженной земли» ошибочной, опасаясь, что разрушение Карфагена усилит воинственных нумидийцев, сдерживаемых Карфагеном (впоследствии так и случилось). Кроме того, Сципион Назика мог указать, что опыт Карфагена в агрономии, мореплавании, строительном деле может пригодиться Риму, и было бы неразумным уничтожать город, уже не опасный в военном отношении.

Сенат не внял доводам расчетливого политика, а пошел за Катоном, то ли уступив его настойчивости, то ли поддавшись чувству слепой мести. Было решено объявить войну Карфагену и уничтожить его. Однако, возможно, идя навстречу Сципиону Назике, было принято решение сохранить карфагенскую агрономическую литературу, которая хранила секрет смоквы удивительной величины и винограда необыкновенной сладости, — ведь именно эти культуры вызвали раздражение Катона и побудили его призывать к уничтожению торгового соперника.

Так в Рим попал агрономический трактат Магона, хорошо усвоенный римскими агрономами I в. до н. э. Они восприняли рекомендации Магона в отношении использования на сельскохозяйственных работах невольников и другие его советы. Очевидно и то, что из Карфагена к римлянам попал отчет Ганнона о его плавании за Столпы Мелькарта, ибо сразу же по следам Ганнона была отправлена в океан римская морская экспедиция, во главе которой был поставлен друг разрушителя Карфагена историк Полибий. Можно себе представить, сколько еще ценного могли бы извлечь для себя римляне, не будь Карфаген предан ими огню.

Раннее греческое влияние.Непосредственное знакомство римлян с греками и их культурой относится к ранним временам римской истории. Оно отложилось в легендах о кастеле, основанном на Палатине аркадянином Эвандром, в рассказах о втором римском царе Нуме Помпилии как ученике философа Пифагора. Многие достижения греческой культуры стали известны римлянам через этрусков, соприкасавшихся с греками на юге Италии. Это оливководство, якорь, театр. Латинский алфавит имеет греческое происхождение, но дошел он до римлян в этрусской переработке.

498

Первый прорыв в староримском укладе жизни приходится на начало III в. и связан с завоеванием Кампании и соприкосновением с культурой греческих колонистов Южной Италии. Греческое воздействие стало ощутимым во время походов, перенесших римских легионеров в мир чуждой им утонченной цивилизации. Как напишет впоследствии римский историк, в триумфальной процессии, отметившей победу над Тарентом, перед изумленными взорами римлян «вместо овец вольсков, стад сабинян, повозок галлов, сломанного оружия самнитов прошли золото, пурпур, знамена, картины, тарентийская роскошь». Правда, на этом этапе речь шла лишь о знакомстве с культурой Великой Греции, а не об усвоении ее достижений. Но уже тогда римские патриции порой дают своим детям греческие имена. На мраморных и туфовых могильных плитах, кроме характерной для римлянина сухой информации о покойном, появляются эпитафии, напоминающие греческие образцы. Тогда же в римский дом, ломая суровую строгость домашнего уклада, проникают греческие ложа на фигурных ножках. За трапезой уже не сидят, а возлежат, подобно грекам. Во время пиров избирают распорядителей, отличающихся от греческих лишь тем, что они обращаются к пирующим по-латыни.

Греческое влияние затрагивает в этот период и религиозную жизнь римлян, падая в известной мере на уже подготовленную этрусками почву. Ведь этруски еще в VI в. до н. э. успели ввести в римский обиход почитание богов-олимпийцев и соорудить им деревянные храмы со стенами, покрытыми терракотой. Когда после падения Сиракуз в Рим были доставлены мраморные статуи Зевса, Деметры, Асклепия, ими просто заменили находившиеся в римских храмах терракотовые статуи, изготовленные Вулкой из Вей и другими этрусскими мастерами.

Но если бы вскоре после окончания Второй Пунической войны каким-то чудом ожил и оказался в родном городе один из тех добропорядочных римлян, чьи восковые фигуры украшали атрии патрицианских домов, он бы задолго до Цицерона огласил форум воплем: «О temporal О mores!» («О времена! О нравы!»). Конечно, больше всего поразил бы его утвердившийся к тому времени в Риме культ малоазийской богини Кибелы. Во время церемониального шествия по городу несли упавший с неба черный камень, в который внедрился дух восточной богини. Вокруг камня исступленно плясали юноши, на глазах у взбудораженной толпы терзавшие свою плоть и становившиеся скопцами. Пришелец с того света мог бы узнать, что богиня Кибела была переправлена в Рим с помощью такого же точно обряда, каким в его время доставили из Вей этрусскую Уни, которой дали имя «Юнона-царица». Но вряд ли бы это его успокоило, ибо праздник Кибелы не имел ничего общего с тем, что в его время называли религией, — это было восточное суеверие, противное обьь чаям и верованиям предков.

499

Тогда же в Риме появляется первый греческий портик, возведенный, как это ни странно, таким ревнителем римской старины и противником греческих новшеств, как Катон Старший. Но дух греческой культуры, раскрывавшийся в философии, был чужд практичным римлянам. Чужда им была и греческая идея состязательности (агона), спора, в ходе которого рождается истина. Об этом свидетельствует рассказ о некоем римском проконсуле, который собрал афинских философов и, отчитав их за то, что они проводят жизнь в бесконечных спорах, предложил свое посредничество в примирении.

Рождение латинской литературы.В отличие от философии занятие литературой представлялось римлянам второй половины III — первой половины II в. не столь бессмысленным, поскольку в ней уже тогда ощутили оружие, способное служить государству и воспитанию патриотизма. Время зарождения литературы в Риме совпадает с успехами и неудачами римского оружия в борьбе с Ганнибалом.