Татьяна Москвина - Культурный разговор

Можно ли назвать Влада Фурмана «автором спектакля»? Автор должен отвечать за всё, а здесь «всё» (образы, текст, сюжет) принадлежит ведь бесспорно Тенесси Уильямсу. Фурман выступает скорее как интерпретатор высокого класса, соединяющий собственный творческий мир с авторским. Он воплощает автора, не подменяя его. В сравнении с работой Р.Феодори в МХТ, где перед нами довольно банальная организация зрелища, это, конечно, занятие иного калибра.

Но ценность творческого труда и не определяется налепленными ярлыками – она зависит, так думаю, от глубины и качества произведенного впечатления, не правда ли?

– Михаил, скажите, может ли артист расслабиться, жить по инерции, сказать себе: «Эвона сколько я сделал», или нужно в каждую роль идти как в бой, все время доказывать какому-то невидимому гаду, что ты – серьезный артист?

– В моей жизни сложилось так, что гаду надо доказывать постоянно – я имею право заниматься своей профессией. Каждый день – в атаку. Меня иногда спрашивают: «Ты назло режиссеру плохо сыграть можешь?» Не могу!

– Интересно, откуда взялся этот гад, которому надо все доказывать?

– Не знаю. Такова гадская мировая тенденция! Но гад всегда живой и не дает спокойно дышать. Профессия такая – если чувствуешь, что остыл, то надо сваливать. Профессия прекрасная и жестокая – как только остыл, она тебя выдавит – в тусовку, в глянцевые журналы, и ты будешь побрякушкой. А если ты человек серьезный, будешь тяжело работать и любить свою профессию, то туда не попадешь и будешь проклинаем побрякушками.

– А у вас есть какой-то вдохновляющий пример – вот, дескать, как парень прошел свое жизненное поприще?

– По-крупному замахиваться? Иисус Христос. Вот он прошел свое жизненное поприще. Вот так бы ломануться, по-взрослому. А что? Получится быть распятым – значит, всё нормально.

– Вы знаете весь спектр мнений о себе, считаете, что это нужно, или все-таки отсекаете ненужное?

– Я бы хотел отсекать, но не получается. Плаваю в этих отходах частенько. Но что делать?

– Набираете свою фамилию в поисковике?

– Тайком. Меня ругают семья, супруга, мама, говорят – не обращай внимания. Друзья ругают за это, те, что смыслят в искусстве и моей работе. Но ничего не могу с собой сделать. Набираю, смотрю, ужасаюсь…

– А артист может сам знать о себе, хорошо или плохо он сыграл?

– Может. Но должен быть взгляд со стороны – режиссера, который тебя ведет, который умней тебя. Фантастическая вещь, редко встречающаяся.

А ты должен просто верить в то, что делаешь, в свой путь, но это приходит как вера. Как вера в Бога. Вот смеются, а она есть – раз, и прозрели. Для кого-то Иерусалим – замусоренный город, исхоженный туристами, а для кого-то – святые места. И если относишься к этим местам как к святыням, то пойдешь напролом, и рано или поздно все поймут, что ты прав.

– Все не поймут.

– А кто не поймет – и не надо. Значит, они в другом окопе сидят.

– Кстати о святых городах. Ваша жизненная тропинка привела вас уже довольно давно в Москву, но был ведь этап Петербурга. Что значил для вас Петербург и остался ли он, есть ли у вас образ такого «внутреннего Петербурга»?

– Петербург всегда со мной. Это город, где я родился и где живут мои родители. У меня супруга из Петербурга, дети, кроме последнего мальчика Пети, – все рождены в Петербурге. Мы ленинградская семья, скажем так. Грусть-тоска и стремление к прекрасному от Петербурга остались. Пока мы там учились, пока работали в театре, у нас были завышенные требования к себе – не было желания расслабиться или пробиться, было стремление найти свой путь, свой стиль. И Петербург к этому подталкивал, давал возможность созерцать, ходить пешком по улице, прочь от суеты, вел к спокойному творческому состоянию души, состоянию осени, я бы сказал так, – есть в Питере такое особенное состояние.

А в Москве такого состояния нет.

– А скажите, с чем вы поступали? Что читали, когда в Театральный шли?

– «Стихи о советском паспорте» Маяковского. Я же из политического военного училища, без этого никак не мог. Шолохова прозу читал – «Тихий Дон», естественно. Агнивцева, Лермонтова, Есенина, Пушкина… Вениамин Михайлович Фильштинский подошел ко мне, когда я пришел с Маяковским, и сказал: «Я всё понял. Надо “снимать сапоги”. Это тебе аванс. После собеседования приходи на первый тур, но, пожалуйста, учти, меня лирика интересует». И я стал готовиться по-другому.

– Кстати сказать, о Театральном. Неплохо ведь там учили? Я встречаю обученных у нас в ЛГИТМИКе актеров в Москве – они выделяются. Дикция, к примеру, хорошо поставлена!

– По части дикции, да и по многим вопросам, нынешняя академия – тогда институт – занимает лидирующие позиции. Опять же она немного недооценена, но по большому счету это серьезная школа.

– Вы считаете себя полностью учеником Фильштинского?

– Абсолютно.

Как пасьянс раскладываем – Костя Хабенский, Мишка Трухин, Ксения Раппопорт, я, Андрюшка Зибров, Илья Шакунов. Всё это ученики Фильштинского. Когда мы встречаемся – вот сейчас с Ильей Шакуновым встретились на съемочной площадке, мы давно не виделись, не работали вместе, – две секунды нам потребовалось, чтобы понять, кто как дышит, чтобы мы задышали одинаково. Я говорю – Илюха, этого не может быть. А он – школа, брат, школа.

Мы выпускники одного мастера, и у нас один и тот же инструментарий в руках: мы сразу же поняли, как мы работаем, где-то уступая, где-то – в духе шахматного поединка. Это умение существовать, слышать, говорить, доносить, посылать энергию.

Наверное, первое, чему нас научил Вениамин Михайлович, – понимать, что самое главное для артиста. Мы думали – талант, а он сказал – воля! Воля – и тогда ты можешь преодолеть всё. А талант, по его словам, не нашего ума дело. Талант – это свыше. Вдохновение надо вызывать с помощью воли, умения и таланта. Так что главное, чему он нас учил – характер, воля и профессия. Если владеешь профессией и волей – будет и талант подтягиваться, а потом на сцене получится вызывать вдохновение. Оно будет редко приходить, потом чаще, а потом, говорил он нам, если уж вы научитесь его вызывать, станете серьезными артистами.

– И вы научились вызывать вдохновение?

– Шаманю потихоньку, шаманю.

– Получается? Что, действительно приходит? Всегда, не всегда, редко, иногда?

– Бывают моменты. Я не думаю, что это вдохновение как таковое. Просто иногда голова светлая, руки легкие, взгляд ясный – понимаешь, что идешь по светлой дорожке, и кажется, что всё правильно делаешь, всё видишь, всё ощущаешь, что все нити мира находятся в тебе.