Джеффри Хадсон - Экстренный случай

— И вы уже не могли воровать?

— Да…

— Что же вы стали делать?

— Пыталась покупать у Грека. Он требовал денег. Много.

— Кто предложил сделать аборт?

— Грек.

— Ради денег?

— Да.

— Сколько он потребовал? — спросил я, наперед зная ответ.

— Триста долларов.

— Итак, вы сделали аборт?

— Да… да… да…

— А кто давал наркоз?

— Грек. Это было несложно. Тиопентал.

— И Карен умерла.

— У нее все благополучно обошлось. Все было как следует, когда она уезжала…

— Но позже она умерла.

— Да… о Боже, дайте мне морфия, скорее…

— Сейчас дадим. — Я еще раз наполнил шприц водой и снова сделал ей внутривенное вливание. Она тут же успокоилась. Дыхание ее стало ровным, почти спокойным.

Хэмонд отер рукавом пот с лица.

Мы прошли в ординаторскую — небольшую уютную комнату с двумя креслами и столом. На стенах были развешаны таблицы с подробными инструкциями, какие меры следует принимать в экстренных случаях.

— Хочешь выпить?

— Да, — сказал я.

Хэмонд открыл шкафчик и достал из глубины бутылку.

— Водка, — объявил он, открыл бутылку и отхлебнул прямо из горлышка, потом передал ее мне. Пока я пил, он сказал: — Ты что-то очень скверно выглядишь.

— Как нельзя лучше, лучше, лучше… — сказал я и закрыл глаза. Веки трудно было держать открытыми. Они налились тяжестью и смыкались помимо моей воли.

Он сунул руку в карман, вытащил фонарик и посветил мне в лицо. Я старался смотреть в сторону: свет слишком яркий; от него болели глаза. Особенно правый.

— Посмотри на меня. — Голос был громкий, повелительный. Голос сержанта на плацу. Отрывистый и раздраженный.

— Отвяжись! — сказал я, но сильные пальцы легли мне на голову, пригвоздив к месту, и фонарик светил прямо в глаза.

— Да хватит же, Нортон.

— Джон, не вертись.

— Хватит! — Я закрыл глаза. Я устал. Устал ужасно. Мне хотелось бы заснуть на целую вечность. — Дай мне эмбрион, — сказал я и удивился, зачем я это сказал. Чушь какую-то сказал. Или нет? Все путалось. Правый глаз болел. Головная боль сконцентрировалась как раз за правым глазом. Словно какой-то карлик стучал там молоточком. Меня вдруг затошнило, внезапно, без всякой причины. Нортон сказал:

— Ну, быстрее, давайте начинать.

А затем они внесли трепанатор. Я с трудом видел его, веки смыкались, и меня стошнило. Последнее, что я сказал, было:

— Не дырявьте мне голову.

Ощущение было такое, будто кто-то пытался отрезать мне голову, но попытка не увенчалась успехом. Проснувшись, я нажал кнопку вызова сестры и потребовал сделать мне еще один укол морфия. С милой улыбкой, гак обычно разговаривают с капризными больными, она мне отказала, после чего я послал ее к черту. Ей это не очень понравилось, и она ушла из палаты. Вскоре ко мне вошел Нортон Хэмонд.

— Ты плохой цирюльник, — сказал я, ощупывая свою голову.

— А мне казалось, что у нас получилось недурно.

— Сколько дыр просверлили?

— Три. В правой теменной части. Мы выкачали оттуда порядочное количество крови. Ты что-нибудь помнишь?

— Нет, — признался я. — Между прочим, когда меня отсюда выпустят?

— Дня через три-четыре, не раньше. Внутричерепное кровоизлияние — довольно скверная штука. Тебе необходимо вылежать.

— Дай морфию, — попросил я.

— Нет, — сказал он.

— А дарвону?

— Нет.

— Ну тогда аспирина?

— Хорошо, — сказал он. — Немного аспирина можно.

— Настоящий аспирин? Не сахарные таблетки?

Он лишь рассмеялся в ответ и вышел из палаты.

Я немного поспал, а потом ко мне пришла Джудит. Сперва она посердилась на меня, но недолго. Я объяснил, что произошло все это не по моей вине, и она сказала, что я дурак, каких мало, и поцеловала меня.

Затем явились из полиции, и я делал вид, что сплю, пока они не ушли.

Вечером дежурная сестра принесла мне несколько газет, и я перелистал их, ища сообщений относительно Арта. Но там ничего не оказалось. Несколько сенсационных сообщений об Энджеле Хардинг и Греке Джонсе, вот и все.

На следующий день меня навестил Арт Ли. На лице его играла саркастическая усмешка, но выглядел он усталым. И постаревшим.

— Привет! — сказал я. — Ну, как тебе на свободе?

— Хорошо, — сказал он. Он смотрел на меня, стоя у изножья кровати, и качал головой. — Очень больно?

— Теперь прошло.

— Мне очень жаль, что так получилось, — сказал он.

— Да брось ты! Было даже в известной степени интересно. Моя первая внутричерепная гематома.

Я помолчал. Был один вопрос, который мне хотелось ему задать. Я передумал за это время о многом и ругал себя за совершенные ошибки. Худшая из всех — это вызов репортера домой к Ли в тот вечер. Глупее шага не придумаешь. Но были и другие — не лучше. Поэтому мне хотелось спросить его.

Но я только сказал:

— Полиция, наверное, уже закончила следствие по этому делу?

— Да. Грек Джонс снабжал наркотиками Энджелу. Он заставил ее. сделать аборт. Когда выяснилось, что операция закончилась фатально и ты этим делом заинтересовался, он отправился домой к Энджеле, видимо, с целью убить ее. Решив, что за ним следят, он напал на тебя. Шел он к ней с намерением зарезать ее бритвой. Этой бритвой и полоснул тебя.

— Мило.

— Энджела защищалась кухонным ножом. Порезала его слегка. Славная, должно быть, была сценка — он с бритвой, она с кухонным ножом. В конце концов она умудрилась огреть его стулом и выпихнуть в окно.

— Это она показала?

— Да, очевидно.

С минуту мы смотрели друг на друга.

— Я ценю твою помощь, — сказал он, — во всей этой истории.

— Всегда к твоим услугам. Ты уверен, что это оказалось помощью?

— Я ведь на свободе.

— Я не об этом.

Он передернул плечами и уселся на кровати.

— Огласка, которую получило дело, — не твоя вина, — сказал он. — Кроме того, мне этот город начал надоедать. Вот и сменю местожительство. Мне хочется поселиться в Лос-Анджелесе. Принимать роды у кинозвезд — неплохая перспектива.

— У кинозвезд не бывает детей. У них есть агенты.

Он засмеялся. На какой-то миг я услышал его прежний смех.

— Ты уже побывал у себя в кабинете? — спросил я.

— Лишь затем, чтобы закрыть его. Я договариваюсь с транспортной конторой. Задерживаться здесь не хочется.

— Да, — сказал я. — Могу себе представить.

Все случившееся потом, по-видимому, явилось результатом обуявшей меня злости. Дело и без того оказалось пакостным, до отвращения пакостным, и мне не следовало в него соваться. Копаться в нем дальше нужды не было никакой. Можно было бросить все и предать забвению.

На третий день лежания в больнице я приставал к Хэмонду до тех пор, пока он наконец не согласился меня выписать. Подозреваю, что и медсестры ему на меня жаловались. Итак, меня выписали в 3 часа 10 минут пополудни, Джудит доставила мне одежду и повезла меня домой. По дороге я сказал: