Лев Пучков - Дело чести

Хашмукаевы не совсем дикие: Султан по очереди, тайком от родственников из предгорья, возил в Грозный Беслана и Айгуль на обследование. Айгуль оказалась совершенно здоровой, а вот у Беслана проктолог обнаружил вполне рутинное заболевание, характерное для многих горцев, которым в молодости частенько приходится спать на голых камнях: простатит. Лечиться Беслан наотрез отказался: виданное ли это дело, чтобы у гордого горного орла кто-то ковырялся в заднем проходе?!

Сами понимаете – невиданное. Вот вам и результат: сразу после последних неудачных родов Султан запретил Беслану спать с женой. Нечего, мол, брак плодить – над природой издеваться. Беслан слушается: три месяца спит отдельно от жены – терпит. бедолага. Только на этом причуды главы семейства не закончились: две недели назад Султан заявил сыну, что более не намерен полагаться на его состоятельность в сложном деле продолжения рода и берет отныне эти невыносимые тяготы на свои плечи. Сын, в лучших традициях Ислама, перечить папке не стал: теперь Султан еженощно спит со снохой. Окно спальни Айгуль выходит на задний двор, где располагается мой сарай. Огромный замок на двери моего узилища свободно болтается в массивных чугунных петлях – если нажать на дверь посильнее, получается изрядная щель. Из чувства праздного любопытства я уже две недели еженощно дежурю у щели и могу слышать, как Хашмукаев-старший усердно трудится над продолжением рода: из окна спальни Айгуль периодически доносятся его молодецкие вскрики и протяжные стоны снохи, которая, как мне кажется, совсем не страдает от такого изощренного проявления свекорского деспотизма – днем она летает по двору, как на крыльях, свежая, что ваша утренняя роса, и улыбчиво щурится, аки лучи весеннего солнышка. И не обращает особого внимания на мрачнеющего с каждым часом муженька-горемыку, весь вид которого красноречиво говорит о том, что он вот-вот наложит на себя руки. А самое грустное в том, что я не одинок в своих эротических шпионствах. Иногда я могу наблюдать через щель, как Беслан ночью неслышно прокрадывается под окно Айгуль и, затаившись неподалеку, прислушивается к тому, что происходит в спальне. Он застывает как истукан и не подает никаких признаков жизни: мне кажется, что лишенный права исполнять супружеские обязанности горный орел в такие минуты остро сожалеет, что в свое время не дал проктологу поковы-ряться в своей горделивой заднице…

Шум перебранки в сарае усиливается. Я с любопытством приближаюсь и прислушиваюсь – можно различить некоторые слова и даже наиболее громкие отдельные фразы. Краем глаза отмечаю, что Лейла тоже подтянулась поближе, хотя делает вид, что происходящее в сарае ее совершенно не интересует.

Из того, что мне удается разобрать, можно сделать вывод, что Беслан настойчиво требует у отца прекращения его сноха ческой деятельности. В качестве аргумента, подтверждающего его правоту, сын приводит два неоспоримых факта: Султан спит с Айгуль уже две недели – этого вполне достаточно, чтобы в организме молодой женщины завязалась новая жизнь. И потом – со вчерашнего дня у Айгуль начались месячные – муж прекрасно знает характерные особенности физиологии своей супруги… В общем, услуги производителя более не требуются – побаловались, и хватит.

Султан в ответ зло насмехается над сыном: ты, молокосос, пять лет живешь с женой и не знаешь, что при беременности месячных не бывает. Значит, что? Работать надо! Процесс необходимо продолжать до тех пор, пока не появится ощутимый результат. Радоваться должен, неблагодарная скотина, что папка пашет за тебя в поте лица, упирается ночами в нечеловеческих потугах – а все ради того, чтобы род не захирел. И потом – при чем здесь месячные? Женщина, она, сынок, как пластинка: попользовался с одной стороны, перевернул, когда надоело, – пользуйся с другой. Ты что – не в курсе? Действительно, молокосос…

Мне кажется, молодящийся снохач зря пошутил насчет пластинки. Тем, кто жил в селе, не надо объяснять, что значит вдвоем умертвить и разделать сотню баранов, а кто не в курсе, сообщу кратко: это адский труд, требующий колоссальных затрат как в физическом, так и в моральном плане. Папашка сам страшно утомился и в связи с этим не учел состояние отпрыска, смертельно уставшего от многочасовой работы, а потому утратившего обычное чувство благоговейного трепета перед главой рода. Инсинуации Султана внезапно прерывает странный звук из разряда тех, что мне частенько доводилось слышать во времена своей прежней деятельности: какое-то нечеловеческое рычание, затем – хххек! Чмок! – так получается, когда кто-то сильно бьет противника чем-то острым по голове и при этом делает резкий выдох. Затем раздается сдавленное мычание и всхлипы…

– А-ха! – я замираю, обратившись вслух. Какая-то часть сознания подсказывает, что попа моя сегодня может тихо порадоваться – пороть ее наверняка не будут. Другая часть сознания машинально отмечает: тот, кто только что нанес в сарае удар, явно не специалист. Если бы такую штуку отмочил я или кто-то из моей команды, мычания наверняка бы уже никто не услышал.

Из сарая медленно выплывает Беслан: остекленевшие безумные глаза, в руках здоровенный скребок для обработки шкур… Постояв несколько секунд, он вдруг замечает, что мы с Лейлой уставились на него, и бросает скребок на землю. Затем, закрыв лицо окровавленными руками и шатаясь как пьяный, бредет мимо меня куда-то за дом – при этом он бессвязно что-то бормочет, словно по мановению руки опытного гипнотизера внезапно впал в транс.

Честно говоря, я пребываю в растерянности. Нет, я всякого повидал: и боевых братьев терял неоднократно, и сам смотрел в лицо смерти, и не падал в обморок, когда убитый мною враг умирал на моих глазах… Но чтобы в чеченской семье сын поднял руку на отца – это уж извините! Я настолько хорошо изучил нравы и обычаи этого народа, что вот так вот с ходу, навскидку, что называется, не могу поверить и осознать, что присутствую при свершении столь чудовищного факта…

– Лилька… Лилька! – тихо зову я. Лейла завороженно смотрит за дом, куда только что утопал Беслан, и не сразу реагирует на оклик.

– Сходи, посмотри… – дождавшись, когда девчонка обернется ко мне, я тыкаю пальцем на распахнутые двери сарая. – Посмотри, может, он еще… ну, может, помощь нужна. Или сбегай в дом – мать позови.

Лейла, покосившись на меня, замирает в нерешительности, затем начинает медленно приближаться к сараю, держа зачем-то карабин на изготовку – будто из дверей на нее вот-вот бросится враг.

В дверном проеме неожиданно возникает Султан. Лицо его в ужасном состоянии: огромная рубленая рана развалила надвое левую щеку, разбороздила бровь и протянулась через весь лоб до линии волосяного покрова. Что с левым глазом, не видно: сгустки крови превратили половину лица моего хозяина в жуткое подобие свежего мясного фарша. Левая рука повисла, как плеть, рукав набух кровью, которая тонкой струйкой капает на землю. По всей видимости, в последний момент он успел подставить руку, заслоняясь от тяжелого скребка, что, однако, лишь чуть смягчило страшный удар.