Почему я ненавижу фанфики (СИ)

Радуйся, Мария. Радуйся, как никогда не радовалась — тебе это затирают уже сотню лет, так ведь? Чего же ты до сих пор не рада? Как это по-человечески подло, в самом деле.

— Найди себе хобби, Мария, — прошептал Зацепин, разрезая яблоко пополам. Горсть не зашла, пришлось закидывать таблетки тремя порциями и заедать яблочком, чтобы не стошнило сразу. — Отвлекись, Мария. Сходи в кино, договорились? И вообще, хорош страдать фигнёй.

Неулыбчивое лицо почти поплыло, когда начался спазм. Это был приступ и пережидать пришлось, уткнувшись лбом в пол.

Ну, хоть проревелся, а то давно уже как-то не плакалось по-настоящему. Какое мерзкое слово, кстати — плакалось… склизкое, тянущееся, будто язык прилипает к зубам.

Побоявшись, что лидокаин помешает лепить, Никита загнал спрей под стол, утёр сопли и взял лезвие. С венами будет перебор и слишком уж драматично, но в глину пару капель можно — для антуража.

Аве Мария вдруг заглохла и заиграла мелодия звонка. Проморгавшись, Никита посмотрел на телефон. Звонил Лёша.

Его захотелось послушать.

— Таки здравия желаю, — весело выдал Никита, прижав сотовый плечом.

— Чем занят? — поинтересовался убаюкивающий голос, и подумалось, что умереть под него будет даже приятнее, чем под Марию.

Зацепин лег на бок и поелозил пальцами в соли, чтобы убрать лишнюю влагу. Из-за неё глина начинала расплываться. Свеженькую рану неприятно защипало. Тут же рядом нашлись сигареты.

— Ты был прав. Убить проще, ей-богу.

— Что? — переполошился Лёша. — Мне приехать?

— Я всё равно тебе не открою, — пьяно мурлыкнул Никита. — Так что извини. Но ты пытался. Хороший мальчик, жаль псих.

— Ты пьян.

— Нет ещё, просто счастлив. Как Мария. Ей талдычат — радуйся, так что…

Лёша сбросил. Никита вдруг испугался, что он всё понял, но быстро успокоился. Дверь заперта, и никто не вмешается, даже если очень захочет.

Так он думал, но кто мог предположить, что Лёше хватит пятнадцати минут, что он возьмет с собой инструменты и просто вскроет дверь?

К тому моменту реальность ловилась фрагментами. Рыбак из Никиты всегда был никудышный, а тут она ещё и брыкалась, сука такая.

— Что ты натворил? — зло прошипел Дементьев, откуда-то добыв полотенце. Полотенце оказалось на запястье, перекрывая ход крови, но Никита лишь усмехнулся — отравление шло полным ходом, вены послужили отличным отвлекающим манёвром. За это им спасибочки, пригодились.

— Вот, натворил, — свободной рукой он сунул Лёше глиняное лицо. Лицо, в конце концов, принадлежало ему и даже кудряшки получились симпатичные, почти натуральные, так что всё честно.

Несмотря на то, что Никиту неслабо так мутило и кухня перед глазами растекалась в бесформенное пятно, Лёша виделся четко и ясно. Его злобой можно было бы растопить льды Антарктиды. И даже на Гренландию бы осталось.

— Поехали зашивать, — процедил он.

— Зашей мне душу, — рассмеялся Никита, вдруг обнаружив, что мир плывёт не из-за таблеток — из-за слёз.

— Ты что-то принял? — уловил Дементьев. Проще было заткнуться, чем пытаться его обмануть. Остаться, так сказать, загадочным, в истории и в памяти.

— Католи… чество принял.

Дальше всё было в тумане. А потом — и вовсе исчезло.

Лёша любил отделение реанимации. Оно было чище, светлее любого другого уголка больницы. И жизнь в нём текла на особых экстренных скоростях. Жаль, что дальше зала ожидания посетителей не пускали. Но даже отсюда он мог видеть суету за широкой стеклянной дверью. Суету и знакомые коридоры. Пожалуй, он даже слишком хорошо их помнил.

— Что случилось? — Даня не заставил ждать долго. Весь запыхался и дышал надрывно — бег до сих пор был для него личным испытанием. Стоял, бледный и ужасно перепуганный, как всегда, когда дело касалось больниц.

— Никита наглотался таблеток, — прошептал Лёша, вертя в руках маленькую глиняную голову — копию его собственной. Копию не в деталях, в линиях и неуловимом глазу движении.

— Что вообще… — слов Новиков не находил, поэтому просто свалился рядом на скамью. Медсестра, пробегая мимо, сделала ему замечание насчет бахил и улетела прочь.

— Попытка самоубийства, что… — Лёша опустил голову и зарылся пальцами в волосы. Взгляд у него был Тот Самый, от которого Даню до сих пор нервно передергивало. — Едва успели. Он делал вид, что собирался вскрыть вены и я почти поверил. Полудурок…

— Из-за чего?

— Слишком трудно объяснить. Спасибо, что приехал.

— Да мне не сложно… — Даня, наконец, отдышался. Пошёл надевать бахилы. Пока бродил, возле прохода в реанимацию началась суматоха — у какого-то пациента оборвался пульс.

— Воспоминания навевает, — печально сказал Новиков, вернувшись.

— Ага. Воспоминания…

Навевает — лужи крови. Навевает Даню, белого, как мел, издалека кажущегося трупом с вывернутой наизнанку ногой. Навевает крики и дрожь во всем теле. Жажду жизни навевает. Страшную жажду…

— Я понятия не имею, почему ты здесь. Расскажешь?

— Мы сблизились.

— Как друзья?

— Почти.

Новиков догадался быстро и аж слегка покачнулся.

— Как ты?

— Что бы ты чувствовал, если бы Костя попытался покончить с собой?

Нахмурившись, Даня нервно усмехнулся уголком губ.

— Он бы не стал. Он во много раз разумнее всех нас вместе взятых, так что…

— Предположи.

Пауза была долгой и мучительно-отягощающей. Лёша не хотел обсуждать что-то настолько болезненное, но других тем для разговора пока не было.

— С ума бы сошёл. Без вариантов.

— Спасибо за честность.

— Рисковое сравнение. Ты хочешь сказать, что… влюбился?

— Я? — Лёша вздрогнул. — Ты же знаешь, что я не умею любить.

— Ты всё-таки спас его. А он наверняка хотел умереть. Но ты ему не позволил.

Они пару секунд смотрели друг другу в глаза. Даня давил, Лёша упрямился.

— Помнишь, что ты сказал мне в тот раз? — спросил Новиков. — «Ты не хочешь — я же вижу».

— Ты действительно не хотел исчезнуть по-настоящему, хотя и подумывал вылезти в окно. Это другое.

— А Никита?

Лёша замолк. Через минуту стало ясно, что ответить он не может. Тот редкий случай, когда он либо пытался скрыть правду, либо действительно не знал.

Сам факт говорил Дане очень многое — больше, чем мог бы сказать сам Дементьев.

— И ещё ты плохо выглядишь.

— Это, по-твоему, показатель влюбленности?

— Если тебе кажется, что хуже уже быть не может, значит, это любовь, — Даня шутил натянуто и неуверенно, но в его словах острыми гранями звенела правда. — Почему он?.. Если честно, я в полной растерянности.

Лёша посмотрел на глиняную голову. Голова молчала, но давала ответы на все возможные вопросы. Каким-то образом полуотравленный и полупьяный Никита смог создать нечто подобное. Хотя почему «каким-то»? Здесь нет ничего удивительного.