Почему я ненавижу фанфики (СИ)

Лёша целовал его в макушку и всё повторялось.

После таких «сеансов», он позволял курить. Долго курить, забравшись с ногами на подоконник и хныча о своём, о сложном, глубинном и разрушенном до основания.

— Если тебе так нравится за этим наблюдать, почему бы не дать мне сдохнуть? — ядовито спрашивал Зацепин.

— Мне не нравится, — спокойно отвечал Лёша, щедро окатывая прохладой в голосе и взгляде. — Я же сказал, если не смогу помочь — помогу умереть. Мне не трудно.

— Урод, — плевался Никита, выдыхая дым. Впрочем, звучало скорее одобряюще, чем сердито.

Он смотрел красными от слёз глазами на невразумительное течение жизни за окном и никак не мог поверить, что когда-нибудь сможет вновь войти в эту реку. Вновь ощутить её нежный холод, её скользкие камни, тельца хитрых перламутровых рыбок-идей и возможностей. Подводные тайны.

Всё то, чего он лишился, оказавшись выброшенным на берег.

— Виноват мой дядя, — через какое-то время, успокоившись и надышавшись гарью, Никита начинал говорить о том, что первым приходило в голову. А приходило в мутный разум только прошлое, его же стараниями тщательно смешанное с дерьмом. — Он нашёл репетитора, уговорил родных отдать меня ему. «Ребенку надо развиваться. У ребенка талант!». Теперь я тыкаю его носом в мою разрушенную жизнь и на хую верчу деканат, иногда заставляя отчислять тех, кто мне не по душе.

— Он ректор?

— Ага.

— Он любил тебя?

— О чём ты вообще? — завёлся Зацепин, и без того нестабильный, вымотанный и доведённый до ручки. — О чём ты, Лёша? Он. Отдал. Меня. Ему.

— Он желал тебе добра.

— Давай представим на секунду — если бы он засунул в жопу своё сраное добро, кем бы я был сейчас?

Возникла пауза, но Никита не ждал ответа. Он снова отвернулся и загляделся на пышный клочок облаков, повисший над домом.

— Кем бы я был…

Лёша подошел в плотную, медленно убрал тёмные, заметно отросшие волосы за ухо. Затем пальцы наткнулись на металл, обвели выпуклые шарики серёжек.

— Прошлое изменить нельзя, — тихо сказал он. — А будущее — можно. Я бы хотел знать, кем ты станешь, если выживешь.

— Я не выживу.

Обхватив острый подборок, Лёша развернул лицо Никиты к себе. Слёзы уже высохли, но горечь осталась. Она всегда оставалась, невыплаканная и жуткая.

— Мы можем поступить по-другому. Я переломаю тебе все кости и ты станешь овощем. Такая вот, комфортная определённость бытия. Знаешь, что тебя мучает звёздная болезнь? Маленький мальчик, которого перехвалили в детстве, был травмирован и весь его талант лопнул в одночасье, как воздушный шарик. Скажи-ка, ты точно был талантлив? А может, ты на самом деле мудак, который нашёл оправдание своей натуре?

— Был? — бесстрастные глаза Никиты, и без того мрачные, почернели до космической темноты.

Усмехнувшись, Лёша тут же смягчился и улыбнулся, будто это не он мгновением назад ударил в самое больное место. И Никита бросился, будто слепая летучая мышь, всем телом. Лёша легко подхватил его и приглашающе лизнул в подбородок.

После таких сцен секс у них всегда был изумительный. Бессмысленно-грубоватый, больной. Они трахались так, будто воздух закончится раньше, чем придёт экстаз, а на планете давно не осталось ни одной живой души, способной их услышать.

Хотя Лёша был неизменно нежен, а Никита — неизменно напряжён, натянут до треска мышц, они находили в этом способ зализывать нанесённые друг другу глубокие раны.

Ещё лучше секс был только после маленьких сцен ревности.

Дементьев не позволял Никите какое-то время ходить в универ. Приходилось с одногруппниками и «клиентами-дипломниками», да и вообще с кучей ничего не значащих людей общаться на расстоянии.

Он звонил с двух телефонов и четырёх симок, на кухне, в ванной, в любой напряжённый и не очень момент. Иногда целыми днями не выпускал сотовый из рук, строчил сообщения, читал сообщения, листал паблики.

Лёше пришлось ломать и эту зависимость тоже — путём изъятия батарей.

— Слепишь бабочку — верну, — издевательски бросил он, унося аккумуляторы в неведомые тайники своей квартиры. И противостоять ему было невозможно. Никита пытался. Он пытался и был пять раз завёрнут в узел, один раз запуган до смерти, один раз почти изнасилован, так что скоро бросил это по-настоящему гиблое дело.

Бабочку Никита лепил два дня и обгрыз все ногти. К концу второго он вдруг понял, что руки не трясутся.

И… испугался.

Осознание, свалившееся на голову, согнуло в три погибели и загнало под стол на кухне. Там он просидел полчаса, а потом пришёл Лёша.

— Чего ты сюда забился?

— Кажется, твои методы действенны… — тихо отозвался Никита.

Он ждал какой-нибудь очередной, невыносимой жести, после которой останется одно желание — умереть, но…

Лёша взял его за руку, вытащил на свет и обнял, как ребенка — крепко-крепко. Гладил по волосам, целовал куда ни попадя, долго и старательно. Что бы не происходило, ему не надоедало. Да, он пёр напролом, жестко и непреклонно, но Никита уже знал — больше ничто не могло ему помочь.

С того дня начались улучшения. Маленькие, незначительные, но они увлекали и радовали. Сначала он смог самостоятельно разобраться с бабочкой и получил батареи назад. Потом, под присмотром Лёши, лепил на протяжении часа — увлёкся.

Прошлое больше не тянуло жилы, а кошмары всегда разбивались о нежные поцелуи. И не было необходимости искать утешения.

Он знал — впереди ещё гора работы. Целая куча.

Но страшное позади.

— Какой-то ты другой, — заметил Костя, встретившись с ним на крыльце возле универа в первый же день, когда Лёша снял домашний арест и разрешил вернуться в привычную жизнь.

— Жалкий и волосатый? — усмехнулся Никита.

— Нет. Не знаю… не счастливый, но что-то около того. Знаешь, я собирался тебя придушить, но ты так долго приходил в себя, что желание пропало. А теперь вот совсем, окончательно.

— Костя, тебе в тюрьму нельзя, — пожал плечами Никита. — Ты слишком симпатичный.

— О чем болтаем? — Даня материализовался из пустоты, как мышь, почуявшая запах сыра, правда, агрессивно настроенная мышь-охранник сырного банка.

— Да вот, расписываю Тесаку в красках, что в тюрьме его милую пятую точку ждёт неудобоваримое обилие мужской любви, — впрочем, кое-что из развлечений никогда не теряло актуальности. Например, игра на нервах Новикова.

Который тут же ощерился и трансформировался из мыши в бультерьера.

— Расслабь булки, принц-полукровка, Костя ещё не совершал преступлений. Пока не совершал.

— Вы бесите, — огрызнулся Тесаков, морщась. — Какая, блин, мужская любовь?

— А тюрьма — это ничё? — рассмеялся Никита. — Ой, не делай вид, что ты не знаешь, о чём речь. Одно время все гомосексуалы универа выстанывали твоё имя во время дрочки.