Кира Гофер - По осколкам (СИ)

Отламываю хрустящий кусок со стороны, где черным пачкается поменьше.

Сатс дергается, всхлипывает несколько раз и таращится на меня снизу вверх сквозь растопыренные пальцы. В глазах ее — ужас, смешанный с восторгом: я что? я это собираюсь класть в рот?!

Кладу и жую.

Кажется, с этим чудом случится обморок. Лицо ее под ладонями зеленеет, раздается низкий короткий звук. И прежде чем желудок ее начнет высказывать свое презрительное мнение, я говорю:

— Рот закрой и носом дыши.

— Ты… ты… это…

— Ничего страшного, хотя дрянь, конечно, редкостная. Это надо было постараться.

— Я… я старалась.

— Верю.

Откусываю еще кусочек: сырая и липкая масса, с горелой в уголь коркой. Вместо соли на зубах хрустит песок.

У меня есть много вариантов из того, что я могу ей сейчас сказать. Но, выбирая, вовсе не обязательно идти на поводу у слабости. Вот я и не иду. Жую молча.

Наверное, Сатс мне благодарна за молчание и даже, в ее глазах, героический поступок. Она садится, подтягивает ноги. И уткнувшись грязным лбом в колени, бубнит:

— Я совсем глупая, да?

Потом, не дожидаясь ответа, говорит громче и злее:

— Никогда и никто не давал мне понять, что я не умная и не сильная. И ничто не позволяло даже усомниться, понимаешь?

Киваю, но она на меня не смотрит.

— У кого? У кого так получилось сделать, что, оказывается, я ничего не знаю?

«Про себя никогда ничего не знаешь наверняка», — думаю я, а вслух спрашиваю:

— На пшенице учились и только?

— Да, — буркает она тихо.

Я прислушиваюсь к осколку:

— Странно, что здесь нет пшеницы. И рыбы в реке нет. Деревья вырубили, унесли…

Протягиваю «хлеб» его создательнице и внимательно смотрю на пеньки.

— Если совсем худо, съешь немного. Не отравишься. Траву только выплевывай… Мы сегодня пройдемся, посмотрим, что тут вообще творится. Может, нащупаю я это таинственное чудовище. С местными придется поговорить. Искаженное обычно агрессивно — значит, наверняка были жертвы. Но это потом…

Слышу, как она сглатывает и принюхивается к своей выпечке. Но, видать, заражается от меня тем, что сама посчитала смелостью. Зажмурившись, кусает.

— Хорошо бы еще, чтобы кто-нибудь из наших сюда раньше заходил, а местные бы это помнили. Тогда разговаривать с ними будет удобнее.

— Мым-му? — отзывается Сатс с набитым ртом, и я улавливаю благодарность за то, что я не привлекаю внимания к ее трапезе.

— Если местные о нас помнят, то ведут себя спокойно. Знают, что нам лучше не мешать. Если они о нас забыли или надумали что-то свое, то могут падать перед нами на колени в благоговении. Но это значит, что их выдумки сильнее знаний и памяти, а это уже признак неразумности. Ну а если мы для них в новинку, то им со стороны сложно понять, что мы делаем, и тут реакция непредсказуемая.

— Да, я слышала, что однажды пару убили вместе с тараканом. Решили, будто наши с чудовищем заодно.

— Всегда можно уйти. Выставить защиту, не подпустить, потом рвануть — и уйти. Так что «убили» — это всего лишь слух.

— Но я его знаю, — упрямо шепчет Сатс, пытаясь показать мне, что хоть что-то в ее голове есть.

— Я тоже знаю этот слух. Он появился недавно. Но кто-нибудь знает номер того осколка, где наших якобы взяли и убили?

Сатс молча смотрит на меня, ждет ответа.

— Понятно, что слух не рождается просто так. Он зачем-то нужен. Скорее всего, его пустили, чтобы мы были осторожны, не отвлекались от работы, но смотрели по сторонам… Так вот нам с тобой надо именно по сторонам. Вставай, прогуляемся.

— Неужели отсюда не услышишь?

Вздыхаю… Ну почему, когда у человека что-то отбирают, как у Сатс часть ее самоуверенности, на этом месте вырастет все равно что-то подобное?

— Ты, мастер Са-ц, все время ждешь от кого-то, что он будет тебе помогать. Это объяснимо: ты молода и наивна, имела дело только со своими. Но опыт состоит не только в осколках и чудовищах. Тебе предстоит избавиться от мысли, будто мир должен тебе содействовать. Он не будет. Зато подножку… Я не знаю, по какому принципу он выбирает свое вмешательство, однако помощи не жди, а к преградам будь готова.

— Ты говорила, он звал нас. Другая пара не услышала, но…

— Но вместе с тем он теперь мешает мне услышать нарушение. Он почти ничего не дает о себе узнать. Здесь стоит странный шум, какой-то гвалт… — я потираю ноющие виски. — Мне удалось его отодвинуть, но все равно ничего определенного не пробивается. Из-за своего неведения я понимаю, что случиться может что угодно, и тебе не следует думать иначе. Будь настороже.

— Мне говорили на одном уроке: «Если сама чего-то не знаешь, лучше спроси».

— А мы пойдем и послушаем пока без расспросов…

Сначала мы идем вверх по течению вдоль берега, оставляя холм с пеньками позади и справа. Сатс хотела ломануться сразу прочь от реки, но я ее удержала. Не знаю почему.

Идем долго. Постепенно исчезает трава, берег становится отвесным, потом переходит в обрыв, выложенный круглыми камнями. Оказывается, наша приграничная речка — это выкопанный канал для отведения воды.

Мы берем левее от воды и поднимаемся на следующий холм. За ним открывается живописнейший вид! Из-под наших ног убегает вниз зеленое полотно, согретое и живое. Спускаясь, этот длинный холм сужается, как нос у проворной рыбы, и разрезает воды местной реки на две части. Наш канал течет слева, справа раскинулась лента основного русла. Через него от небольшого мыска у подножья остроносого холма на другой берег идет выгнутый мостик.

Ниже по течению реки залитая ярким светом равнина противоположного берега застроена так, что не увидишь даже клочка зеленой травы. Огромное сплошное пятно деревянных, каменных, глиняных домов с крышами самых разных форм. У кого-то крыша как соломенная шляпа — широкая и круглая; такие домики в основном низенькие, сдавленные небом, в один этаж, и все жмутся к реке. Напротив них прибрежные воды утыканы длинными пристанями, но ни одной лодки нигде не видно. Там много людей, они двигаются размеренно, никуда не спешат. Поодиночке заходят на узкие пристани, забрасывают ведра на веревках как можно дальше к центру потока, потом вытаскивают их, тяжелые, и медленно, переваливаясь, идут к берегу, чтобы скрыться со своей добычей за рядом простеньких глиняных домов.

За чертой домов с соломенными крышами жилища выглядят покрепче. Они построены плотнее друг к другу — их плоские крыши теснятся. Пожалуй, по ним можно пробежаться, перепрыгивая. Надолго бы меня не хватило, а вот Сатс, интересно, думает сейчас о том же?

— А в центре что за башня?

— Если ты оттуда начала, значит, там главное место, — говорю я и отворачиваюсь к реке выше по течению.

Сейчас меня не очень волнует город. Он довольно тих, что странно. Обычно селения на осколках кричат на все голоса — и людские, и звериные. Или вовсе в них шумит только пыль. А с этого холма звук, который на меня давит, стал еще громче, но он исходит не от города с каменной башней в три этажа.