Кира Гофер - По осколкам (СИ)

Орут и галдят выше по течению — от мостика левее, где река полноводная и еще нет отводящего канала. Там изгибается небольшая заводь. На ее берегу натыканы ограждения, заборчики, много мелких навесов на шестах. Ветер треплет их полотнища, будто примеряясь — если дунуть чуть сильнее, сорвутся или удержатся?

В заводи бурлит суета, и шумно так, будто собрались все рты и глотки этого осколка. Люди торопятся, словно и они сами опаздывают, и их кто-то подгоняет. Они бегают к воде и обратно на плоский холм по вкопанным в землю деревянным ступеням; снуют туда-сюда, кричат и толкаются друг с другом. На холме все загромождено телегами и тележками.

И у всех в руках опять ведра.

— Инэн, а что они делают?

Она задает этот вопрос тихо, но лучше бы промолчала. Потому что я не имею ни малейшего представления, зачем большая часть населения (а это я могу прикинуть, хотя орут они у меня в ушах, словно бы сюда набежали все) очень воодушевленно добывает… воду.

Пожар? Нет, не слышно.

Мое внимание привлекает большой серый камень, лежащий в заводи. Еще несколько вдохов ожидания и наблюдения — и я понимаю, что он-то и есть средоточие суеты. К нему с берега проложено несколько узких мостков, и возле каждого на берегу вьется очередь. За очередью строго следят: десяток человек с набитыми сумками и еще три десятка людей с дубинками и копьями стоят у кромки воды. К камню подпускают не всех, а только тех, кому разрешают подходить люди с сумками. Некоторые норовят проскочить и опустить свое ведро в воду, но их тут же выгоняют дубинками.

Воду черпают возле этого камня.

— Я, между прочим, тебе вопрос задала, — фыркает моя молодежь.

— Я пока не знаю на него ответа.

— Пойдем уже спросим. Вон сколько местных!

— Нет, мы никуда не пойдем.

— А, ну конечно, — фыркает еще раз, совсем как запылившаяся кошка, — я позабыла, «В недеянии — мудрость». А в неведении, значит…

— В нашем случае за знанием пока нет необходимости куда-то бежать.

Показательно сажусь на траву и протягиваю руку к реке:

— Посмотри на воду. Видишь что-нибудь?

— Указываешь мне? — удивляется Сатс. — Мне надо преобразить воду?

— Нет же… просто посмотри. Садись рядом и глянь сама, у тебя же тоже есть глаза.

Она сначала топчется, приминая траву, потом нехотя опускается возле меня. Теперь надо посидеть молча. Пусть проникнется, хоть немножко. Если в ней есть то, что я подозреваю, она сумеет нащупать…

Дожидаюсь момента, когда с первым же моим словом она не будет спорить, и говорю:

— Вода здесь мутная, видишь? Она белесая, в заводи дна не видно даже у берегов. Ниже по течению все не так густо, но тоже — муть плывет по центру потока. Туда забрасывают ведра с тех длинных пристаней. В канале, куда мы вошли, — указываю налево себе за спину, — вода прозрачная, мути почти нет, сносит буквально крупицы. И совсем чистая вода выше, до заводи.

Сатс поначалу сосредоточенно дышит, и я чувствую, как она старается отыскать что-то такое, чего я не сказала. Ведь она думает, что я перечислила все, что вижу, и поэтому если она добавит что-то еще, получится так, словно я этого не увидела, а вот она не упустила.

— Мутнее всего возле того камня! — с радостью открывает мне она великую тайну.

— Да, молодец, что заметила.

Она готова сама себя по голове погладить — так светится гордостью!

От реки дует порыв легкого ветерка. Запах горьковатый, неприятный, что-то путается в нем, и оно заставляет меня заговорить:

— Я думаю, случилось вот что… Какая-то… ну, если не крыса, то мышь… пролезла сюда, но исказилась и очень увеличилась. Крупные искаженные долго не протягивают, им надо есть много. Да и эти местные не выглядят беззащитными. Или оно само издохло, или они его убили. В любом случае оно под этим камнем, мертвое. Поэтому я не слышу здесь чудовища. Но оно разлагается и отравляет реку. Местные не в силах добраться до тела, да и что бы они сделали… Не знаю… но они вычерпывают яд из реки почти всем населением, дружно. И канал тот выкопали, чтобы хоть немного чистой воды оставалось — муть-то к тому берегу жмется… Правда, все здесь так или иначе отравлено — и именно этот яд я слышу четче всего, именно он мне мешает настроиться. И местные галдят не только голосами… в них тоже звучит эта отрава.

Сатс долго молчит, а потом вдруг выдает:

— Раз оно мертвое, то нам незачем тут оставаться. Надо идти дальше, искать то, что можно исправить. Хотя… ты ведь говоришь, что оно мертвое, но не веришь.

Я готова ойкнуть от удивления — ничего себе чутье на суть вещей! И ведь каждый раз, когда она резко выдает что-то, попадающее точно в цель, мне кажется, что на большее она не будет способна.

Успокаиваюсь, а голосу придаю безразличие:

— Местные выглядят довольно разумными, город у них построен качественно, телеги, охрана — все систематизировано. Значит, должны были додуматься до лучшего способа очистки воды, чем просто вычерпывать муть. Еще они ее куда-то отвозят... Видишь телеги?

— Да. И еще я видела, что они там не все время стоят. Часть груженых уехала за холм. Приехало две пустых. Отсюда мы не увидим места, куда уезжают телеги. Надо на тот берег идти.

— Тебя слишком откровенно тянет в город.

— Есть хочется, — тихо сознается Сатс. — Я так не привыкла. Уже понимаю, что голод — это мучительно. Не нужно давать мне понять, насколько мучительно, если мы не едим только ради моего понимания.

— Нет. Мы не пойдем к местным до той поры, пока вместе не поймем то, что поймем, наблюдая отсюда. Едва мы к ним спустимся, наш взгляд сразу поменяется, и мы поймем уже что-то другое.

— Если надо будет оказаться повыше, заберемся в центральную башню.

— Я не о высоте… — и чтобы она не спросила меня, о каком взгляде я говорю, продолжаю: — Ну, допустим, они вычерпывают воду, отравленную мертвым искаженным. Потом они ее переливают в бочки и куда-то отвозят. Возможно, выпаривают… Верю, умеют. У них не один вид домов, значит, умеют немало.

— Но тебе что-то очень сильно мешает принять это «допустим», — ворчит Сатс, и одновременно у нее урчит в животе.

Я поворачиваюсь к ней. Она тут же краснеет, но непонятно — от смущения или от гнева на меня. Не отвожу взгляда и смотрю на то, как ветерок колышет ее длинные серые волосы. Кажется, будто кто-то зачерпнул горсть пепла и сейчас дует на нее, но чуть сильнее будет порыв — и разлетится серая пыль по местному воздуху…

Что, если эта девочка и есть — та самая сильная, которую мир ждет? которая может сделать его обратно целым? В ней сейчас откровенно пробивает себе дорогу невозможное для Мастера умение смотреть в основание. А где оно скрывалось раньше? Вернее, говорят, что Мастер так может смотреть перед своей смертью. Крин спрашивала меня именно перед гибелью о том, о чем никогда не говорила прежде. Но Сатс ничего не угрожает, ее смерти не видно и причин для нее нет.