Георгий Левченко - Сон разума (СИ)

20.06 Бывает, возвращаюсь мыслями к своей любви и каждый раз натыкаюсь на тот факт, что многое, ещё очень многое осталось в ней недосказанным, непонятым. Пусть чувство сие сложное и многообразное, однако такую экзотику, как у меня, встретишь не часто. Почему я, например, постоянно был уверен в его истинности и своей правоте? Не есть ли это тот самый последний вопрос, ответив на который, всё станет ясно? Но таким же образом может оказаться и наоборот. Было ли то полудетское стремление намёком на начало жизни, была ли моя недавняя страсть именно тем же стремлением, тем же намёком? Тогда бы, по крайней мере, вполне объяснилось сходство результатов. Однако я думаю, что это не так, ведь сейчас имела место попытка, попытка реализовать, попытка начать жить, которая, как известно, ещё не пытка, она – пока только унижение – и лишь постольку, поскольку чувство моё оба раза не знало себя, оба раза любовь прошла мимо, увлекая своим мощным движением и в итоге бросая на обочину. Имеется в виду любовь вообще, точнее, любовь как счастье, а не всего лишь желание его обрести. Так неужели же я и теперь остаюсь подростком, только сорокалетним? получилось ведь всё один в один, т.е. внешние обстоятельства, безусловно, различны, но переживания неумолимо похожи. Как болезненное видение она прошла перед глазами и растворилась в небытии, не оставив ни следа, ни малейшей чёрточки, я ничего не приобрёл, лишь остановился и вижу, что руки мои всё ещё пусты. А что если бы тогда, возможно, позже, но только чуть-чуть, данное чувство посетило меня вновь, если бы я обрёл пусть не счастье, но его иллюзию, если бы понял, что сие всего лишь иллюзия, однако жил далее именно с этим опытом, сложилась бы тогда моя жизнь иначе? поддался бы я теперь болезненной страсти, с неумолимостью реальности искалечившей моё восприятие мира, моё существование и предавшее им какой-то непонятный, нечеловеческий облик, не оставив, по сути, ничего от себя самой? – Бессмысленно задаваться такими вопросами, ответом на них может быть только сожаление, что между теми двумя событиями прошла большая часть моей жизни, у меня появилось то, что уже можно сломать, и оно, разумеется, сломалось.

Как же сложилось тождество любви, её предмета и моей жизни? – Это очевидно: они есть я сам, моя натура, мой внутренний мир, мои фантазии, именно то, чего я от них хочу, мне не нужны предметы сами по себе, мне нужен их идеал, по крайней мере, такой, каким его вижу, что толкает дерзать безо всякой системы и меры на то, к чему в действительности оказываюсь не способен. И сейчас не по себе задачу принял, хоть и обо мне идёт речь, вот и получается жалкая истерика. Если бы я не привык идти на компромиссы с самим собой, со своей совестью, не привык давно и, как казалось, окончательно, возможно, всё и сложилось бы иначе (хотя какой толк об этом лишний раз упоминать?), или стало бы понятным, что в моих силах, что нет, а так: вышла лишь иллюзия искусственно ограниченного всемогущества, будто я кое-что могу, но пока мне этого просто не надо… или меня уже не было бы среди живых. Если смотреть на мир со стороны, он действительно начинает выглядеть как театр – сплошные роли и коллизии, в которых неосознанно проходит обыденное существование, а потом случается какое-нибудь роковое событие, и всё идёт прахом, однако жизнь никуда не девается, более того, продолжается далее, и необходимо как-то к ней приспосабливаться. И роль никуда не уйдёт, только изменится, желательно, конечно, в лучшую сторону, в сторону объективации её сущности, ведь без правды в иных обстоятельствах выжить нельзя. Однако сие не игра, отнюдь не игра, а единство в стремлении, вполне возможно, стремлении к счастью, поскольку маловероятно, чтобы речь шла о простом выживании. При этом оно согласуется с нами самими, точнее, мы согласуем его с собой, а ещё точнее, не собственно его, но лишь наше представление о нём – пожалуй, сие и есть суть той драмы, в которой каждый для себя играет главную роль, и основным в ней (сути) является то, сколь лучше или хуже всякий из нас сможет эту роль исполнить. Порою чувствуется вдохновение, дерзновение на первое и последнее слово, когда пишу этот дневник, а потом перечитываешь – и всё неправильно и невпопад, говорю не то, что хочу сказать, не так, как предполагал, и невыносимо-щемящее чувство одиночества, бессильная досада и немощь вмиг ложатся на сердце заведомо неподъёмным грузом, начинаю искать прибежища в обстоятельствах своей жизни и тут же осекаюсь, потому что именно от них сюда и убегал.

Теперь я прекрасно понимаю, что любви внутри меня не осталось, лишь размышление над прошедшим фактом. (Впрочем, что ж это я несу, чёрт возьми! – сам перед собой со стыда сгораю, но всё равно продолжаю.) А, если по большому счёту, стоило ли оно того: несколько недель пожить не лучшей жизнью, не думая ни о чём ином, кроме как о воплощении всего, чего мне нужно в этом мире, чтобы не быть одиноким, о своём идеале, который остался не просто не обретённым, но даже целиком не понятым, не оценённым? А сейчас, когда страсть прошла, когда я, если быть откровенным, сам захотел, чтобы она прошла, предпринял для того усилия, ведь именно сейчас я и стал вдруг сомневаться, надо ли было это делать или, быть может, оставить её нетронутой, цельной. Как ни странно, но на эти противоположные вопросы вновь имеет место лишь один-единственный ответ, ведь не будь ни того, ни другого, всё вышло бы гораздо хуже, чем есть сейчас. Да, я понимаю, что хочу им искусственно примерить две противоположности, которые таковыми не являются, однако единственное из того, что имеет место в действительности, могущее снизить актуальность мучающих меня сомнений – очевидная необходимость пройти сей путь до конца, начать и завершить, и оставить внутри себя лишь след в виде воспоминания, и ни в коем случае не обрести нечто большее, поскольку всё произошедшее вместе – это ещё не есть правда моей жизни, что полностью и предопределило исход метаний. Пусть будет так: сам создал, сам разрушил, поквитался с самим собой, и одно то, что любовь жила лишь внутри меня как моё произведение – лучшее к тому основание. Вообще мне всё более и более начинает между делом казаться, что то же искусство – это в том числе и замещение счастья, когда терпеть реальность сил уж нет и начинаешь представлять себе, как должно быть, а не есть на самом деле. Даже в трагедии имеет место нечто подобное, и смерть тогда получает свою долю реальности в качестве вполне определённого его отрицания у данного конкретного человека. Да и ценность чьей бы то ни было жизни в таком случае можно угадать совершенно точно, ежели далее покопаться в различиях между должным и сущим: она будет строго тождественна ценности того, чем ты в ней занимаешься, ведь при всём многообразии, при всех случайностях именно оно и ни что иное остаётся в сухом остатке субъективных чувств, мыслей, устремлений, только, к сожалению, искусство при этом выступает лишь как средство познания, а счастье – не более чем его (познания) побочный продукт в виде гармонии, и то только возможный, но никак не обязательный.