От звезды до звезды. Беглецы (СИ)

Оставалось пятнадцать секунд.

Рудольф наклонился еще ближе.

Десять.

Сухие горячие ладони сжали виски.

Пять.

Рудольф улыбнулся.

Две.

– Возвращайся живой и невредимый.

Йонге открыл глаза.

– Яс-с…

“Ясен хрен”, так и не сказанное вслух, застряло в горле. Захрипев и попробовав откашляться, Йонге сообразил, что рядом уже никого нет.

Повернув голову, он сразу уткнулся взглядом в информационный блок. Искин подготовил наглядную диаграмму: затраченное время, состояние организма, использованные поддерживающие комплексы и, наконец, выделенный файл с архивированными данными.

Йонге зевнул, потянулся и поднялся на локтях. Искусственный сон пролетел как фотон сквозь вакуум – мгновенно и неощутимо. Но голова после него стала удивительно ясной, точно ее хорошенько почистили изнутри.

Йонге зевнул еще раз и сел. Отцепил трубки, заведующие циклом жизнеобеспечения, перекинул ноги через край капсулы.

– С добрым утром, первый пилот, – негромко поприветствовала Фелиция.

– С добрым, с добрым, – Йонге потянулся. – Есть новости?

– Происшествий на борту нет. Все члены экипажа и пассажиры в удовлетворительном состоянии. Мы придерживаемся прежней траектории на орбите. Режим молчания сохраняется.

– А циклон?

– Движется в другое полушарие, однако скорость достаточно мала, – Фелиция замолчала, но всего на мгновение. – Предупреждая следующий вопрос: инсалар не выходили на связь.

Йонге почесал живот, сполз на пол и с удовольствием ощутил, какой он теплый. Оглянувшись на капсулу, Йонге убедился, что спать ему точно не хочется.

Хотелось есть.

Несмотря на свежесть в голове, отдавать мысленные команды на подогрев воды Йонге не стал. В качестве одолжения здоровому образу жизни он собирался лично пройтись до камбуза и натруженными, суровыми и сильными руками заварить себе чай.

Проходя мимо кают-компании, он невольно покосился сквозь прозрачный пластик. В прежнем корпусе дверь была монолитной, но здесь Рудольф почему-то решил сделать больше “воздушного дизайна”, как это обозначалось в его проекте.

Благодаря дизайну прекрасно было видно, что каюта не пустует. Йонге остановился и почти прижался носом к пластику.

Яут стоял спиной к нему и рассматривал гигантский экран. Йонге сощурился и с досадой оценил свои познания в яутском как по-прежнему нулевые. Помимо чужого языка, проекция была испещрена явственными формулами. Больше всего походило на генетическую карту.

Отступив, Йонге двинулся дальше по коридору.

И уже проходя мимо распределительной площадки, решительно свернул. Несмотря на трофейные черепа и барахло, владельцем каюты все-таки считался он, а значит, никто не мог помешать ему забрать заварное ситечко. С точки зрения полезности, ситечко приравнивалось к бунтам золотой проволоки, но по личной ценности означало ровно столько же, сколько пресловутая проволока для Рудольфа.

Дверь открылась бесшумно. Сделав два шага, Йонге остановился и мысленно выругался.

Каюта была не его.

Он готов был поклясться, что сворачивал к себе. Но чем дольше думал, тем больше образы в голове плыли и накладывались друг на друга. Его, Йонге Далине, каюта была дальше на несколько шагов. Но эта… эта тоже принадлежала ему. Он знал ее на ощупь, знал, что посередине пол слегка неровный, и уже три раза спотыкался…

Йонге помахал перед носом ладонью. Синхронизацию им запилило на все двести процентов.

Уже пятясь, он в последний раз скользнул взглядом по знакомым интерьерам и наткнулся на постель. Механик дрых без задних ног, выставив пятки из-под одеяла. Йонге на всякий случай сверился с таймером – по общекорабельному времени, рассчитанному на тридцать два часа, было утро. Время вершить великие дела. В условные девять Фелиция по старой памяти включала чайник без всякого участия экипажа.

Долгих несколько секунд Йонге боролся с искушением. Рудольф обнимался с подушкой и на фоне белых простыней выглядел даже слегка загорелым.

Яутское барахло просочилось и в эту каюту: детали брони висели на спинке кресла, на столе рядом с партийной кружкой “К пятидесятилетию ХССБ” возвышался явно раритетный кубок, а возле встроенного шкафа стоял огнестрел средних, по яутским меркам, габаритов. Казалось, яут вот-вот выйдет из санузла или вынырнет из-под кровати, где охотится на уборщиков.

Всеми силами Сайнжа вторгался в личное пространство каждого члена экипажа.

Ухмыляясь, Йонге сошелся с собой во мнении. Неслышно подошел к постели, уселся и самыми кончиками пальцев погладил Рудольфа по плечу. Механик не пошевелился. И после этого Йонге с чувством глубочайшей собственной правоты щелкнул его в затылок электричеством.

Рудольф брыкнулся и глухо взвыл в подушку.

– Доброе утро, экипаж! – ликующе сказал Йонге.

– Далине-е!

– Как дела? Не спишь?

Рудольф лягнул воздух.

– Я спал! Но ты топаешь, как Сайнжа!

– Ври, ври больше, – Йонге снова потыкал его в затылок и тут же предусмотрительно отодвинулся подальше.

Рудольф недовольно замычал и поднял палец, не отрываясь от подушки.

– На моих часах еще четыре минуты до подъема!

– Это отстающие часы. По моим давно пора вставать и бежать.

– Мои часы отставать не могут. Они с Берлина.

– Хорошо, – легко согласился Йонге. – Но пока ты тут возишься, четыре минуты уже прошли.

– Отстань. Почти сутки я жил спокойно!

– Заметь, товарищ Вебер, я бужу тебя вежливо. Можно сказать – интеллигентно. Не скачу под дверью как оголтелый охотник за черепами, не лью на тебя воду и не кричу: “Глянь, какая схема!”

– Да-а, – пробормотал Рудольф, все еще не отрываясь от подушки. – Именно поэтому ты пилот, капитан и все такое. А я так, необразованное быдло.

– Наконец-то признана справедливость, – торжественно сказал Йонге, поудобнее садясь на кровати.

Рудольф опять замычал и перевернулся на спину, таща следом едва не половину постели. Зевая до хруста в челюсти, он потянулся всем телом и с размаху плюхнул ногу поперек колен Йонге.

– Хрена с два, – сказал он. – Это была минута лжи. Я надеялся, что ты отстанешь.

Йонге в который уже раз подумал, что после вторичной синхронизации личные границы размылись еще сильнее. Чуть раньше ему бы в жизни не пришла мысль трогать чьи-то чужие волосатые конечности.

Хотя, особой волосатости за Рудольфом замечено не было. Йонге еще на Эйрике краем уха слышал, что Сайнжа пристает к механику с расспросами о природе людей. Особенно яута интересовало, почему Рудольф “гладкий как камень”, а Йонге “порос мхами”. Тогда Рудольф, заслышав такую формулировку, чуть не подавился от хохота. Йонге же страшно возмутился и поспешил уйти за пределы слышимости до того, как Рудольф придумает какое-нибудь дикое объяснение.