Дот Хатчисон - Сад бабочек (ЛП)

Я тоже начала вставать. Но стоило мне спустить ноги с дивана, Садовник сделал едва уловимый жест рукой, и я осталась на месте.

Думаю, я все-таки была послушна.

Он называл нас Бабочками, хотя на самом деле мы были дрессированными собачками.

Я так и сидела на диване, когда он ушел, даже не встала пройтись по комнате. Там не было окон или других дверей, так что я не видела в этом смысла. Конечно, все это я уже видела, но теперь не ощущала боли или потрясения. Для него это место было чем-то личным, даже в большей мере, чем Сад. Даже Бабочкам здесь не было места.

Так какого черта я там делала? Особенно в его отсутствие…

Садовник вернулся примерно через полчаса.

– Повернись, – распорядился он хриплым голосом, срывая с себя одежду и небрежно разбрасывая ее по ковру.

Я подчинилась, пока он не увидел мое лицо, повернулась к нему спиной и подобрала под себя ноги. Садовник рухнул на колени, обводя губами и дрожащими пальцами каждую линию моих крыльев. Я догадывалась, что им движет напряжение после разговора с сыном. В то же время его возбуждала мысль, что младший сын, возможно, разделит его страсть, но без жестокости, присущей Эвери. Он стал возиться с застежками на моем платье, но не сумел расстегнуть их с первых попыток и просто разорвал их, и на мне остались только лоскуты черного шелка.

Но мечта, что сном жила, днем ли, ночью ли, ушла. Как виденье ли, как свет, что мне в том – ее уж нет. Все, что зрится, мнится мне, все есть только сон во сне [9].

Но к тому времени я провела в Саду уже полтора года, и даже По стал скорее привычкой и уже не способен был отвлечь меня. В большей мере, чем хотелось, я воспринимала то, что он делал. Чувствовала, как пот стекает с его груди мне на спину, слышала, как он стонет, еще сильнее прижимая меня к себе. Чувствовала все, что он делал, чтобы добиться от меня отклика, и тело мое предательски отзывалось. Я не испытывала страха, а он был недостаточно груб, и полностью абстрагироваться не получалось.

Когда казалось уже, что он заканчивает, Садовник резко остановился и стал осторожно дуть на мои крылья, продвигаясь по внешним контурам. Потом он опять начал меня целовать, и все началось по новой. И все это время я думала, до чего же несправедливо с его стороны называть нас бабочками.

Настоящие бабочки могли улететь и остаться недосягаемыми.

Его Бабочки могли только падать, и то довольно редко.

* * *

Она достает из кармана блеск для губ и дрожащей рукой подновляет цвет. Это буквально помогает ей собрать воедино остатки гордости. Виктор наблюдает за ней и отмечает про себя, что следует поблагодарить дочь за такую предусмотрительность. Он и предположить не мог, что эта простая вещица окажет такое действие.

– Так мы познакомились с Десмондом, – произносит Инара через минуту.

Эддисон бросает хмурый взгляд на стопку фотографий и бумаг.

– Как он мог…

– Если человек непременно хочет во что-то верить, то он, скорее всего, поверит. Десмонд хотел услышать от отца убедительное объяснение – и, получив его, захотел в это поверить. И поверил. По крайней мере, на какое-то время.

– Вы сказали, что на тот момент провели в Саду полтора года, – уточняет Виктор. – Вы вели счет?

– Не с самого начала. А на первую годовщину получила неожиданный подарок.

– От Блисс?

– От Эвери.

* * *

После того первого случая со мной и Жизель Эвери приходил ко мне только дважды, и только с согласия отца. При этом если б он как-нибудь покалечил меня, ему грозило бы то же самое. Эвери не бил меня и не душил, только связывал руки за спиной. Но умел причинять боль множеством других способов.

Всякий раз после его визитов я несколько дней страдала обезвоживанием. Писать было очень больно, и я старалась поменьше ходить в туалет.

Но он все время на меня поглядывал, – как Десмонд, вероятно, присматривался к Саду, пока не нашел способ попасть внутрь. Я казалась ему чем-то запретным, и поэтому желанным.

В четвертый раз, когда мне пришлось иметь с ним дело, все начиналось как обычно. Садовник пришел ко мне и объяснил, что Эвери хочет провести со мной время, но обещает держать себя в руках, как в прошлый раз. Таким образом Садовник пытался утешить нас. Но мы все равно не могли отказать, потому что ему это не понравилось бы. По его мнению, нас должна была ободрить мысль, что Эвери не сможет причинить нам вред без последствий для себя.

Тот факт, что последствия наступали только в тех случаях, если он калечил или убивал нас, ничуть нас не ободрял. Но Садовник об этом, похоже, не задумывался. А если и задумывался, то старался не придавать этому значения. Ведь он действительно считал, что заботится о нас и что в Саду нам лучше, чем снаружи.

Итак, не сильно ободренная, я послушно последовала за Эвери в его комнату и скинула платье, как он мне велел. Он приковал меня к стене и слишком туго затянул повязку на глазах. Я приготовилась процитировать что-нибудь из прозы По, так как без рифмы наговаривать текст сложнее. Сколько могла, я постаралась вспомнить «Сердце-обличитель» и собралась молча его читать.

В отличие от Садовника, Эвери не придавал особого значения предварительным ласкам. У него не возникало мысли подготовить нас или, на худой конец, воспользоваться смазкой. Ему нравилось причинять нам боль. И я не удивилась, когда он сразу приступил к делу.

Но вскоре – я не проговорила и четверти рассказа – он остановился без окончания и отошел. Вот это меня удивило. Я слышала, как он возится в дальней части комнаты, где держал бо́льшую часть своих приспособлений. Но время шло, а Эвери все не возвращался. Потом я почувствовала странный запах, как от старого кофе или от чайника на плите, если вода полностью выкипит. Наконец я услышала его тяжелые шаги по металлическому полу и… Черт возьми, эта адская боль, когда он прижал что-то к моему бедру, и оно зашипело. Не знаю, на что это было похоже. Боль была такая, что меня словно изнутри разрывало.

Я заорала до спазма в горле.

Эвери рассмеялся.

– С годовщиной, сучка!

Дверь распахнулась, и он отступил. Даже когда он отдернул инструмент, боль осталась, от нее перехватывало дыхание, и я захлебнулась от собственного крика. Вокруг меня что-то происходило, но я ничего не соображала, только хватала ртом воздух, но легкие отказывались работать.

Потом кто-то коснулся наручников на моих запястьях, и я вздрогнула.

– Это я, Майя, только я, – услышала я голос Садовника и ощутила знакомое прикосновение.

Он сорвал повязку с моего лица. Рядом на полу валялся Эвери, и в шее у него подрагивал шприц.

– Мне так жаль, я и не думал… как же он… мне так жаль… Он никогда, никогда больше не прикоснется к тебе.