Иван Быков - Путь Аграфены

Ее наказывали за безделье и праздность. Не били, но лучше бы уж били. Отец и мать усаживали Гарафену за общий стол. Со всеми родственниками. Усаживали в центре. В такие трапезы-наказания молчали все. Молчали и смотрели на Гарафену. Без укоризны, но с грустью.

В этой многовековой грусти, как в морских глубинах, таились труд поколений, старания матерей, неизбежный авторитет отцов. В грусти таилась история.

Хотелось Гарафене либо взлететь и оказаться за тысячи деревьев отсюда. Либо оказаться под корнями этих деревьев, провалиться в почву. Но от таких наказаний спасения не было…

– Гарафена! – вновь услышала девочка, когда в один погожий день снова оказалась среди взрывов полевых цветов.

– Тут! – откликнулась девочка. – Бегу!

Встала, оправила рабочее платье – бежевый отрез материи, недлинный, – до колен, опоясанный зеленой лентой, простилась с муравьем, искренне пожелав ему донести добычу до муравейника. И пошла. Медленно, но все быстрее и быстрее, чтобы не дать себе передумать. Городок был за спиной, лес – перед глазами.

Немыслимое дело: жительница городка не откликнулась на зов родителей, пренебрегла обязанностями горожанки. Ее звал другой голос. Голоса. Голоса леса, дороги, одиночества, свободы.

Какое странное чувство – сжигать саму возможность вернуться. Вот еще есть время оборотиться, стать к городку передом, к лесу задом, направить стопы в сторону отчего дома. Но с каждым новым шагом эта возможность тает, испаряется, развеется в дым. Теперь голоса леса впереди звучали более объемно, чем глухие голоса городка за спиной.

Лай собак – вой волков; крик петухов – клекот хищных птиц; речь людей – шелест листьев; зовы «Гарафена!» – ничего не требующее молчание леса. Там, позади, – там, впереди.

Хоженая дорога истончалась, превращалась в нить тропы. Потом стала просто примятой травой. А затем исчезла вовсе. Лишь кое-где исцарапанный валежник. Но были ли это зарубки охотников или следы медвежьих когтей – кто может знать. Только опытный следопыт.

Гарафена следопытом не была. Она умела слушать природу, но совершенно не умела выслеживать дичь. В какой-то момент стало страшно, захотелось сдаться, повернуть.

Ну, накажут. Пусть даже сильно накажут. Посидит за столом два-три часа пред грустными взглядами родственников. Пусть даже Анастасия Егоровна метнет в нее живой курицей. Пусть даже уткой. Пусть поросенком! Зато девочка останется жива. А тут, в лесу… Никаких гарантий.

Кроме того, Гарафена вдруг вспомнила, что не взяла с собой никаких съестных запасов – ни хлеба, ни вина, ни сыра. А было уже глубоко за полдень – сумерки падали одеялом на мир, и было им, сумеркам, все равно – город укрывать или лес.

Девочку стали обуревать мысли. Не добрые, не злые, а просто мысли. О том, что вот так, просто, одним движением души, она разорвала связи, которые делали ее быт уютным, стабильным, комфортным.

Куда идешь теперь ты, девочка Гарафена? Веками жили твои предки – жили дарами природы, в гармонии с миром. По кирпичику возводили то, что принято называть цивилизацией. Любили, дрались, возвеличивали, наказывали. Писали законы и нарушали законы. Но городок был. Именно их стараниями – был.

А теперь ты одна. И, конечно же, тебя по-прежнему любят и ждут в твоем городке. А лес полон невзгод и опасностей, сюрпризов и капризов. Зачем, милая? Зачем?

Еще не поздно. Вон она – опушка леса. До нее еще идти и идти. Заночуй в поле, выспись, а завтра утром примешь решение. И, конечно, вернешься.

Но не заночевать в поле – найдут. Весь городок с многочисленными родственниками, с хозяевами и собаками, с факелами и криками, может быть, уже ринулся на поиски. И что тебе в том, что мало кто уснет сегодня в твоем городке? Что о тебе заботятся – в той или иной мере, но все твои сограждане, знакомые и незнакомые? Тебе надо бежать! Беги, девочка, беги!

И Гарафена побежала – не домой, а к лесу. Побежала, как будто спасаясь от лютых зверей. Вот только лютые звери были впереди, а за спиной – заботливые сердца. О! эти неразумные поступки! Не из них ли соткана вся наша жизнь? Многие из таких поступков ведут к гибели, и лишь единицы – ко взлету на самые недосягаемые вершины.

Но как узнать, где окажешься – в бездне или на пике, – если не свершать их, безумные поступки?

Гарафена бежала все быстрее и быстрее, опушка леса становилась все ближе. Действительно, где прятаться от темноты, как в не чаще леса? Сумерки – все плотнее, трава – все выше, холмы под ногами – все более опасны для бегущей. Гарафена мчалась к лесной опушке, как к спасению. Была уверена: там ее не достать никаким собакам, факелам, людям.

Пояс разметался вокруг талии двумя зелеными змейками. Бежевый отрез ткани теперь плотно, под напором ветра, облегал спереди и развевался плащом за спиной. Гарафена была похожа на голобедрую менаду-спартанку, несущуюся в лес за повелителем Дионисом.

А вот и звуки музыки. Кто там играет в лесной чаще? Это флейта Пана или кифары его спутников-сатиров? Кто бы ни был – к ним, в их круг, в их далекое от людской серьезности веселье.

Девочка уже возомнила себя женщиной и отправилась в путь. Назад не было дороги.

Из леса тихой волной плыла песня. Она одновременно напоминала колыбельную матери, сказку отца, рукопожатие друга, улыбку случайного прохожего. Гарафена невольно заслушалась и остановилась. И вдруг поняла, что песня-то – о ней самой.

– Так это Ирий? – крикнула Гарафена в темноту леса.

– Нет, конечно, – улыбнулся голос из темноты. – Какой же это Ирий, глупышка?

– Я не глупышка! – обиделась девочка. – У меня есть имя!

– И какое, позволь спросить? – вновь улыбнулся голос из темноты.

– Гарафена! – гордо ответила Гарафена.

– Ну, конечно! – как будто бы удивился голос из темноты. – Ну, здравствуй, девочка-дорога.

– Почему дорога? – удивленно спросила Гарафена.

Девочка стояла на месте, боясь сделать шаг. А вдруг там пропасть? Или бревно? Или обрыв к реке? Или лесная топь? Или охотничья ловушка на волков? Или… Да мало ли чего еще могло быть там, через шаг? Во мраке леса не было видно даже кончиков собственных пальцев.

– Так это не Ирий? – на всякий случай спросила Гарафена. Спросила очень важно, чтобы показать какой ответственной может быть семилетняя девочка, у которой уже год как появилось имя. А на самом деле – просто для того, чтобы остаться на месте.