Игорь Павлов - Как я (на)учился жить без папы, лежать в больнице, любить маму и многому другому… Книга для мам и сыновей

Когда я был совсем маленьким, я, как и все мальчишки, жутко интересовался всякими муравьями, червяками, жуками, кузнечиками и бабочками. Особенно интересно было наблюдать за тем, как муравьи тонут в лужице из слюны, а кузнечики вспыхивают под увеличительным стеклом на солнце. Вместе с друзьями мы ловили бабочек, подрывали улиток, четвертовали дождевых червей, отрывали мухам крылья и запускали их в подводное плавание в батискафах, сделанных из спичечных коробков.

Одним словом, я был очень любопытным и жестоким мальчиком. Уж не знаю, какое удовольствие мы с друзьями находили в подобных занятиях, но почему-то делали это вновь и вновь. Хотя, по правде говоря, какое удовольствие может найти нормальный мальчик в том, чтобы причинять боль и убивать ни в чем не повинных насекомых? А так как я был более-менее нормальным мальчиком, вскоре я с этим делом завязал. И вот как это случилось.

Однажды, когда мы с мальчишками поймали во дворе очередную гусеницу и собрались было скормить ее муравьям, бросив в муравейник, в окно выглянула моя мама.

– Что вы там делаете? – спросила она.

– Мы… э-э-э… мы хотим покормить муравьев, – ответил я.

– Очень похвально! – сказала мама. – А что будет у муравьев сегодня на обед?

– Ну как что? То, что муравьи любят больше всего! – попытался увильнуть от прямого ответа я.

– А что они любят больше всего? – не успокаивалась мама. Мои друзья стояли рядом со мной, опустив головы, и молчали. Видно, выкручиваться придется мне одному. Зная, что мама просто так от нас не отстанет, я решил сказать ей правду.

– Муравьи любят гусениц… – негромко произнес я.

– То есть вы собираетесь отдать муравьям на съедение живую гусеницу, я правильно поняла? – уточнила мама. «Еще несколько вопросов от нее, и я точно провалюсь сквозь землю», – подумал я и тихо ответил маме:

– Ну… да…

– О, вы хотите устроить муравьям поистине королевский пир! – удивленно воскликнула моя мама.

– Да! – обрадовался я тому, что мама нас поддержала и не стала ругать.

– А как насчет гусеницы? – добавила она. – Как вы думаете, она хочет стать обеденным блюдом для муравьев?

Рано я обрадовался. Теперь я начал понимать, к чему клонит мама.

– Мы у нее спрашивали, но она промолчала! – все еще пытался отшутиться я.

– Вот как? Ну значит, она согласна с тем, что муравьи станут ее терзать, разрывать на кусочки и есть живьем, что это будет невыносимо больно и мучительно долго.

Какие страшные вещи вдруг стала говорить мама: терзать, разрывать на кусочки, есть живьем, невыносимо больно, мучительно долго. Меня аж передернуло от таких слов. Раньше я ни о чем подобном не задумывался. Обычно мы бросали гусеницу в муравейник и наблюдали, как муравьи облепляли ее, и постепенно она переставала шевелиться. А затем муравьи утаскивали ее в глубь муравейника. И хотя в нашей компании я был самым старшим – мне было 7 лет, я ни разу не подумал о том, каково это гусенице – быть съеденной муравьями. После маминых слов у меня сразу пропало настроение. Мне почему-то стало очень жалко гусеницу, которая уже успела куда-то смыться, пока я разбирался с мамой. Я посмотрел на маму, на ее озабоченное лицо и виновато произнес:

– Да мы просто шутили и вовсе не собирались отдавать гусеницу на съедение. Мы хотели ее напугать, чтобы она в следующий раз была осторожна и не ползала там, где живут муравьи… – Я выдумывал на ходу, обманывая маму, чтобы выгородить себя и друзей.

– Хорошие у вас шутки, ребята. Вот бы над вами кто-нибудь так пошутил. А я бы посмотрела, как бы вам тогда было смешно. Через 15 минут, Илья, приходи обедать, все уже готово, – сказала мама и исчезла из оконного проема.

Мы с ребятами еще несколько минут молча посидели, наблюдая за суетой муравьев, только что лишившихся королевского обеда, и разошлись по домам. Дома меня ждал совсем не королевский обед: куриный суп с вермишелью, две отвратительные бледные сосиски и вареная картошка. После обеда мы с мамой вышли прогуляться в парк, и она рассказала мне несколько интересных историй о древних людях, живших за миллион лет до нас, об ученых и монахах. Из того, что она говорила, я понимал далеко не все, но кое в чем разобрался.

Оказывается, древние люди верили в то, что у каждого живого существа есть душа – даже у цветов, не говоря уже о насекомых и всяких кошках-собаках. Один из них, которого звали Аристотель, жил до нашей эры (я тогда толком еще не знал, что такое «эра» и чем «наша эра» отличается от «не нашей эры», но чувствовал, что это было очень-очень давно). Так вот, этот Аристотель был философом и говорил, что все люди произошли от деревьев, вобрав внутрь своего тела корни и научившись ходить! Как тебе эта идея? Мысль конечно интересная, но в то, что мои прапрапрапрадедушка и прапрапрапрабабушка когда-то были деревьями, поверить сложно. Скорее всего этот Аристотель ошибался, и мы произошли вовсе не из деревьев. Но мама мне пояснила, что Аристотель просто таким способом хотел сказать людям, что все они являются частью природы. Ну неужели нельзя было сказать попроще? Эти философы всегда говорят так, что ничего не поймешь!

Потом был еще один ученый. Ты наверняка о нем слышал. Его звали Чарльз Дарвин, и по сравнению с Аристотелем он жил не так уж и давно – в XIX веке нашей эры. Этот Дарвин заявил на весь мир, будто люди произошли от обезьян. Он, конечно, был крупным ученым и много чего знал и изучал, но и ему не все поверили. Что касается меня, то мне, честно говоря, приятнее думать, что моими далекими предками были деревья, чем какие-то макаки и орангутанги.

А еще я узнал от мамы, что есть такие монахи – они называются буддистами. Буддисты, как и те древние люди, верят в то, что у каждого животного и насекомого есть душа. Представляешь, такая же душа, как и у нас с тобой! И душа любого человека, даже моя или твоя после нашей смерти может поселиться в каком-нибудь насекомом или животном. А после его смерти перейти к другому животному или к другому человеку, который родится. Эти монахи считают, что у каждого из нас есть несколько жизней и что в прошлой жизни мы сами могли быть насекомыми или животными. Если им верить, то в прошлой жизни я мог быть, например, гусеницей! А гусеница, которую мы хотели отдать муравьям, в прошлой жизни могла быть человеком. Она даже могла быть в прошлой жизни моей прапрабабушкой! Вот такие дела…

В общем, много чего нового в тот день я узнал от мамы. А главное, эти истории заставили меня задуматься о том, о чем я до этого никогда не думал. Неужели у насекомых может быть душа? Чувствуют ли они так, как чувствуем мы? О чем они думают и думают ли вообще? Размышляя над этими вопросами, я стал совсем по-другому относиться к окружавшим меня растениям, насекомым и животным. Не будучи до конца уверенным в том, произошел ли я от деревьев, обезьян или гусениц, я вдруг почувствовал тесную связь со всеми живыми существами на Земле.