Лена Никитина - Я учусь быть мамой (сборник)

«Ребенок часто делает неправильно потому, что в силу своего малого жизненного опыта просто не знает, как поступить» (Е. Нефедов, Свердловск).

И вдруг читаю: «Если возникла необходимость наказания, то это всегда ошибка и вина не только и не столько ребенка, сколько того, кто его воспитывает. Значит, надо прежде всего спросить с самого себя, а разобравшись, показать воспитаннику, что происшедшее есть результат совместной ошибки и ее надо, пока не поздно, совместно исправить. Только тогда ребенок поверит в искренность взрослого, в его желание помочь ему стать лучше» (А. Дурилов, Чернопенье, Костромская область).

О том, что не надо чувствовать себя непогрешимым, пишут многие, но приглашать самого ребенка к разбирательству ошибок взрослого? Это звучит неожиданно и почти антипедагогично.

А я хватаюсь за эту мысль, как за протянутую мне дружескую руку. Именно этого и не хватало мне в письмах: признание естественного права ребенка тоже воздействовать на взрослого, влиять на него.

Это, на мой взгляд, чрезвычайно важная мысль, которая, судя по письмам, никак не пробьет себе дорогу в нашу воспитательскую практику. Процесс воспитания упорно представляется нам направленным лишь в одну сторону – от воспитателя к воспитаннику, но ни в коей степени не наоборот. Предполагается:

– взрослый все знает, все умеет, все может, поэтому распоряжается;

– ребенок не знает и не умеет ничего и должен беспрекословно подчиняться, слушаться.

Послушание – вот чего добиваются взрослые самыми разными способами, всевозможными кнутами и пряниками в прямом и переносном смысле. А нужно – умение слушать друг друга.

И мы с мужем в своей семье начинали с того же: с уверенности в своем праве поощрять и наказывать, с убеждений, что в воспитании нет мелочей, с попытки осуществить единство требований к ребенку, то есть шли от привычных педагогических постулатов, а не от ребенка. И получали результаты, далекие от желаемых. В поощрении и наказании оказалось чрезвычайно трудным соблюсти чувство меры и справедливости. Желание ничего не упустить приводило к скандалам из-за пустяков (уронил ложку, опрокинул чашку, испачкался в грязи, не хочет ложиться спать и т. п.), в то же время что-то важное оставалось незамеченным (например, испорченное настроение окружающих, проявление неуважения к занятиям друг друга, к достоинству другого). А в стремлении к единству требований мы пытались заставить всех, живущих с нами, делать только так, как мы считаем нужным. Это порождало раздражение и уж никак не способствовало не только воспитательному процессу, но и просто нормальной жизни каждого в семье.

И мы набили немало шишек, прежде чем поняли:

воспитание есть доброжелательное общение , основанное не на подчинении и принуждении, а на взаимодействии и взаимовлиянии, взаимозависимости и взаимопомощи.

Об этом рассказывают и письма: «Аленке было сказано, чтобы она, придя из школы, вымыла на кухне пол. Прихожу с работы уставшая. Пол на кухне не вымыт и даже не вымыта чашка после выпитого ею компота. Я не кричу, не злюсь (хотя мне очень хочется крикнуть на нее, поругать). Приглашаю ее на кухню и говорю: “Ты о маме не подумала, что она с работы придет уставшая, голодная, ты не сделала то, что я тебя просила. А теперь сиди и смотри, как я все буду делать”. И принимаюсь за дела. Она начинает извиняться: “Мамочка, извини. Ты садись, я тебе обед разогрею, пол вымою”. Мне хочется пойти ей навстречу, но я поступаю по-другому. “Ты так сделаешь в другой раз, а сейчас посиди, посмотри и пусть тебя совесть помучает”» (Г. М. Маркова, Кострома).

«У нас дома есть своя слесарная мастерская. Я любил и люблю мастерить, но на первых порах частенько ломал инструменты. А отец что? Он меня наказывал, не наказывая. Он говорил: “Если что сломал, то сразу скажи мне”. И после того как я видел, что отец тратит свое драгоценное время на ремонт инструментов, то ломать мне их больше не хотелось – я стал аккуратным» (Б. Шкраблюк, Херсон).

Ребенок с самых первых проблесков сознания воспринимает семейные отношения (или те отношения, в которые он попал) как некую общечеловеческую норму общения. Любой его поступок вызывает определенный отклик окружающих: ему улыбаются, на него сердятся, разговаривают то ласково, то неодобрительно – десятки разных оттенков.

И, хотим мы того или нет, в них всегда присутствует оценка: это хорошо, а это плохо, так надо, а так не надо делать. Но ведь тем самым мы ориентируем ребенка в сложнейшем мире человеческих отношений, формируем, по существу, его нравственные критерии. Не в эту ли пору закладывается в маленьком человеке то, что мы называем совестью человеческой? Вот мы говорим: угрызения совести, совесть мучает – еще не осознавая вины, мы ее уже чувствуем. Почему? Может быть, в это время и происходит неосознанное сравнение наших поступков с тем нравственным эталоном , который был заложен в нас в самом раннем детстве?

И если он есть, то наказания становятся просто излишни. Но этот эталон обязательно должен подтверждаться жизнью, опытом каждого дня, корректироваться и оттачиваться в переживаниях, размышлениях, поступках. Мы, взрослые, можем и обязаны помочь в этом нашим детям, помня, однако, что и они, как никто, могут помочь нам стать лучше.

Для меня это очень важный вывод:

Ребенок имеет право влиять на взрослого! Таким образом, воспитание есть доброжелательное общение, основанное на взаимо действии и взаимо влиянии, взаимо зависимости и взаимо помощи.

Кто против заботы о родителях? Таких нет. Кто не заботится о детях? И таких нет: все, судя по письмам, проявляют к своим детям максимум внимания и заботы.

«Я жила для нее, а не для себя, – пишет 70-летняя мать о взрослой дочери, – во всем себе отказывала, надеялась увидеть под старость ласку, внимание. А вышло… Я не вижу ласкового лица, не слышу слов: “Когда же ты успела все сделать?!” Не вижу заботы. Даже в праздники от нее ни привета, ни поздравления. Так обидно на старости лет!» (М. Г., Ленинград).

«Забота детей о родителях встречается куда реже, чем забота родителей о детях», – утверждает Н. Ермаков (Рязань). Судя по письмам, он прав.

Читаю стихи, слушаю песни о матерях, и грустно мне: не слишком ли часто встречается в них запоздалое сожаление взрослых детей, что не ценили они раньше бескорыстную любовь матери, мало отвечали на ее щедрую заботу тогда, когда было еще кому ответить? Опоэтизированное чувство раскаяния трогает, будоражит, но при этом исподволь внушает успокаивающую мысль: у всех так, всегда так, ничего тут не поделаешь.

А ведь неправда это! Не у всех, не всегда. И можно, чтобы не было поздно, и надо, чтобы было вовремя. Надо не только для нас, родителей, но и для самих наших детей, если мы хотим сделать их счастливыми.