Шамма Шахадат - Искусство жизни: Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Смешных легенд в те годы о Валерии Брюсове ходило множество, и все они почему-то окрашивались в один цвет: черный (Петровская, 1976, 785).

Продолжением писем служили стихи, которыми обменивались Брюсов и Белый, инсценируя в стихотворных посланиях публичную дуэль, отражением которой в романе становится поединок Рупрехта с Генрихом – черное против белого. В 1903 году Белый пишет стихотворение «Брюсову», вошедшее затем в сборник «Урна» под названием «Маг»:

Намекая на занятия Брюсова магией, Белый создает образ всезнающего, господствующего над миром мага, в качестве какового Брюсов действительно выступает затем как автор романа, правящий судьбами своих наполовину фиктивных, наполовину реальных персонажей. В свете позднейшей статьи Белого «Магия слов» (1909) слово «маг» приобретает двойственный смысл. В своей статье Белый превозносит язык как мощнейшее оружие творца. Называя предметы, считает Белый, поэт дает им реальную жизнь (Белый, 1994, I, 231). Маг Брюсов выступает на этом фоне и как творец слов, и как творец миров. Понятие «маг» соединяет в себе указание на магические эксперименты Рупрехта, персонажа романа, и магию слов, доступную Брюсову, создателю этого романа, способному влиять и на судьбы его реальных прототипов [596]. Это соответствует брюсовскому проекту притворства, маскировки, мистификации [597].

Стихотворение Белого явилось началом развернутого интертекстуального диалога [598]. Уже в том же 1903 году Брюсов ответил Андрею Белому стихотворением (Гречишкин / Лавров, 1976, 333).

В декабре появляется стихотворение Белого «Преданье», в 1904 году одноименное с ним стихотворение Брюсова, посвященное Белому. В ноябре 1904 года Белый создает стихотворение «Отчаянье», в котором Брюсов изображен темным двойником: «Двойник мой гонится за мной» (цит. по: Гречишкин / Лавров, 1976, 336). В том же месяце Белый в «Материалах к биографии» пишет: «Брюсов становится для меня темным, безвестным другом-врагом, пронзающим копьями гипноза» (Там же). Кульминацией диалога между «светлым» Андреем Белым и «темным» Брюсовым становится стихотворение Брюсова «Бальдеру Локи». Бальдер и Локи – персонажи скандинавского мифа, в котором Бальдер воплощает положительное начало, а Локи – отрицательное. Содержанием стихотворение является борьба Локи против «светлого Бальдера», его финалом – победа тьмы над светом:

Белый отвечает в декабре 1904 года стихотворением «Старинному врагу», в котором поднимает перчатку и грозит тьме:

По поводу этого стихотворения Белый замечает: «Получив его, Брюсов видит во сне, что между нами дуэль на рапирах и что я проткнул его шпагой; просыпается – с болью в груди (это я узнал от Нины Петровской)» (цит. по: Гречишкин / Лавров, 1976, 338). В своем ответе «Бальдеру II» [599]Брюсов кладет конец поединку, уступая победу противнику: «Кто победил из нас – не знаю! / Должно быть, ты, сын света, ты!» (Там же). История этой словесной дуэли – сначала победа темного Брюсова, потом победа светлого Белого – находит отражение в «Огненном ангеле», где Рупрехт сначала собирается убить Генриха, а затем признает его победу [600].

Наряду со стихами роману предшествует еще один пласт претекстов, поддающийся реконструкции на основании переписки Белого с Брюсовым. 19 февраля 1905 года Белый упрекает Брюсова в том, что тот плохо отзывался о Мережковском [601]:

Считаю нужным предупредить вас, Валерий Яковлевич, что впредь я буду считать ваши слова, подобные сказанным мне сегодня ‹…› обидой себе

Брюсов отвечает требованием сатисфакции [603], на что Белый реагирует недоуменно, считая все дело недоразумением: «С моей стороны выражаю мое глубокое удивление странному тону вашего письма» (Белый Брюсову 21.1.1905; Брюсов, 1976, 382).

Все три варианта дуэли – реальный вызов, литературная дуэль в стихах и дуэль в романе – вместе образуют пространство, не поддающееся описанию ни в качестве фикционального, ни биографического. В этом третьем, виртуальном пространстве находят себе место и мемуары, хотя и написанные позже, но его соопределяющие, что соответствует открытости виртуального произведения. Таковы, например, воспоминания Белого о его отношениях с Ниной Петровской:

Я самое чувство влюбленности в меня стараюсь претворить в мистерию… я не знаю, что мне делать с Ниной Ивановной; вместе с тем я ощущаю, что и она мне нравится как женщина

По воспоминаниям Белого, он видел себя в образе Орфея [604], спасающего из подземного царства свою Эвридику, но «вместо ж этого, усугубив ад жизни [Нины], я сам попался в ад» (Белый, 1990, 309). В романе этому отрывку соответствует эпизод признания Ренаты:

Рупрехт! Рупрехт! Я утаила от тебя самое важное! Генрих никогда не искал любви человеческой! Он не должен был никогда в жизни прикасаться к женщине! Это я, это я заставила его изменить клятве! Да, я отняла его у Неба, я у него отняла лучшие мечты, а за это он меня теперь презирает и ненавидит!

Для позднейших читателей знание мемуаров Белого определяет прочтение романа и понимание реальной истории любви – но и роман повлиял на мемуары. Автобиографические и фикциональные тексты виртуального пространства одинаково ненадежны. В процессе текстализации все возможное разнообразие фактов жизни подчиняется строгому порядку биографии; у жизни срезаются края, и в романе она приобретает однонаправленность и связность нарратива.

Персонажи произведения вольно или невольно участвуют в формировании виртуального пространства, то своими текстами (мемуары и т. д.), то в неосознанной роли моделей. Так, Белый вспоминает:

Он [Брюсов], бросивший плащ на меня, заставлял непроизвольно меня в месяцах ему позировать, ставя вопросы из своего романа и заставляя на них отвечать; я же, не зная романа, не понимал, зачем он за мною – точно гоняясь, высматривает мою подноготную и экзаменует вопросами: о суеверии, о магии, о гипнотизме, который-де он практикует; когда стали печататься главы романа «Огненный ангел», я понял «стилистику» его вопросов ко мне