Николай Кузьмин - Пленник моря. Встречи с Айвазовским

Бесспорно, что Айвазовский умер благороднейшим рыцарем долга на земле до последних дней, в полном развитии своих сил и художественного творчества, далеко не сказав нам своего последнего слова. Его смутный отголосок сказался в последней картине, в которой прощался он с северной публикой, по единодушному отзыву критиков – «гвозде» наших выставок. О ее сюжете я писал в статье о выставке, опираясь на слова самого художника, что он с 1846 г., в котором первообраз картины был написан им для императора Николая I, искал его всю жизнь, пока достиг такого поэтического впечатления и нежных сочетаний яркого воздушного света и красок, проникнутого глубоким настроением, полным грозной, величественной и поэтически красивой передачи момента расходившейся бури на море.

В этот же вечер он рассказал мне также, что некоторые иностранцы, желая возвысить талант художника, доставивший ему и славу, и уважение в обществе, и обеспеченное состояние, – унижали его происхождение и обставляли его детство и отрочество небывалыми неблагоприятными условиями – крайней нищетой, неразвитостью семьи и т. д., что порою было ему «и грустно, и весело».

Открытие памятника Айвазовскому в Феодосии. Справа стоит еще один знаменитый житель Феодосии – А. Грин. 1930 г.

В последние годы даже в иностранной литературе стали появляться беллетристические произведения, в которых выводился наш русский художник. Так, в начале восьмидесятых годов одна довольно известная немецкая романистка и писательница г-жа Деттлофт (Клара Бауер) в романе своем «В степях» (Bis in den Steppe), который она мне показывала, поместила эпизодический рассказ об И. К. Айвазовском, в котором дала полную волю своему воображению. Сочинительница ведет читателя на бал княгини Сувановой, на котором между секретарем французского посольства и знаменитым виртуозом, приехавшим в Петербург, происходит следующий разговор:

«– Кто это пришел? Как красив собою… Настоящая голова художника!

– Это и действительно художник – наш знаменитый живописец Исаков, родом армянин, что заметно по его вьющимся виршам и греческому профилю. Вы, конечно, видели во дворце великого князя некоторые из его картин? Император Николай Павлович, найдя на улицах Симферополя мальчика, который рисовал на стенах домика своего нищего отца, дал ему воспитание, и теперь Россия видит в нем первоклассного художника. Кисть его мастерски передает огненную игру красок, которой отличается Черное море. Бледная, с каштановыми волосами, красавица – жена его. Прекрасная пара! Злые языки большого света шепчут, будто бы она ужасно его мучает своею ревностью. Англичанка по происхождению, она, разумеется, одержима своим «сплином»! Мне чрезвычайно жаль Исакова, как художника, что жена его избрала себе сплином – ревность. Вы легко можете заметить, что он подходит только к пожилым дамам и лишь с ними разговаривает; мимо молодых же обязан проходить с потупленным взором – иначе его ожидают сцены с нервными судорогами и мстительная теща! К увеличению семейного счастья у него есть и теща… Бедному приходится испытывать все муки Тантала! Он замечателен как портретист и жанрист, но вынужден отказаться от этих родов живописи. Кроме себя, супруга его не терпит натурщиц; но, несмотря на ее красоту, публике прискучивает любоваться мадам Исаковой то в образе нимфы, то Ревекки у колодца, то Элеоноры д’Эсте!.. Понимаете: toujours perdrix!.. Уступчивый по характеру, Исаков принужден ограничиваться изображением ландшафтов: природа – единственная женщина, сношения с которой ему дозволены!..»

Так фантазирует немецкая романистка. Просто «уши вянут» у непривычных к «правдивой истории» читателей, говорил И. К. Замечательно, что такой же пылкой фантазией отличались почти все иностранные биографы Айвазовского: им во что бы то ни стало нужна была драматическая подкраска мирного гражданского и домашнего быта гениального художника. Изобретательность их, в данном случае, заходила весьма далеко. Так, еще в 1847 году, в одной немецкой газете рецензент Айвазовского, отдавая должную справедливость его таланту, в биографическом очерке о художнике глубокомысленно заметил, что «необыкновенным развитием органа зрения Айвазовский обязан врожденному недостатку, будучи глухонемым», а развитию самого таланта – «проживанием им вместе с женой и детьми в Померании, на берегах Балтийского моря». Эту новость сообщили знаменитому художнику, как он вспоминал, тогда же великие князья Николай и Михаил Николаевичи, которые много смеялись над этой сказочной историей, напечатанной в одной из серьезных и влиятельных берлинских газет.

И. К. Айвазовский в гостях у турецкаго султана. Султан Абдул-Азиз [59] . Гр. Н. П. Игнатьев [60] . Картины для султана. Царственный орден Османие и бриллианты. Обед у королевы Ольги Николаевны. Немецкие Афины. На родине Христофора Колумба. Генуя. Признание Брюллова. Кончина Гавриила Айвазовского.

«В бытность мою в Константинополе в 1858 году, на обратном пути из Франции в Россию, – рассказывает И. К., – я посещал начальника константинопольских пороховых заводов, Саркиза-эфенди, очень любезного и образованного человека. Рано вечером, сидя у него, я нарисовал небольшую картину papier pole (загрунтованный тонкий картон) и подарил ему на память. Этот рисунок Саркиз-эфенди поднес султану Абдул-Меджиду, который, в свою очередь, подарил его брату своему Абдул-Азизу, страстному любителю живописи.

Известно, что Коран возбраняет правоверным изображать на картинах живые существа, и потому аравийские и турецкие живописцы ограничиваются лишь пестрыми узорами и рисовкой цветов. Но Абдул-Азиз, одаренный несомненным талантом, занимался живописью с изображением фигур, нисколько не стесняясь воспрещениями Корана. Лет пять тому назад Саркиз-эфенди поднес ему подаренную его женой мою картину: „Восход солнца в Константинополе“, и султан с первого же взгляда узнал мою работу. Примеру Саркиза-эфенди последовал придворный архитектор Серкиз-бай; картина, мною написанная, подаренная им султану, также весьма понравилась Абдул-Азизу, и он выразил желание приобрести несколько моих картин. Серкиз-бай телеграфировал мне об этом в Крым. Я прислал четыре картины, которые все были куплены султаном. После того через Серкиз-бая он сам сообщал мне сюжеты для заказываемых картин! Воображение его, должно заметить, было самое поэтическое. Так, по его рисункам, сделанным красными чернилами, я написал „Бурю у скал острова Хиоса“ и „Снеговые горы“. Вообще же для Абдул-Азиза я написал тогда до пятнадцати картин.