Гэри Ван Хаас - Юность Пикассо в Париже

Когда в начале 1899 года Пабло вернулся в Барселону, он ощутил, что, хлебнув лишений, наконец стал настоящим живописцем. Живя в одиночестве в деревне, он научился рассчитывать только на себя самого, спать на открытом воздухе, питаться чем попало. Там он выучил каталонский язык и стал довольно бегло на нем говорить.

Спустя два месяца, строго следуя своим принципам, Пабло решил покончить со школой. Он противился планам отца, который хотел по-прежнему наблюдать за его обучением. Хосе, узнав о решении Пабло, разозлился. Он не скрывал своего отношения к поведению сына, но тот был непреклонен. Открыто отклоняя отцовское давление, Пабло стал использовать фамилию матери – Пикассо. Некоторые работы того времени он подписывал «П. Р. Пикассо», а к концу 1901 года совершенно отказался от имени отца.

Пабло вернулся в Барселону – к тесному кругу друзей и знакомых, презирающих академию. Большинство этих людей были каталонскими художниками и писателями, которые постоянно обсуждали то, как развивается искусство в Париже. Все они регулярно встречались в таверне «Четыре кота», стилизованной под знаменитое парижское кафе «Черный кот». Именно в этом оживленном и всеми любимом месте в феврале 1900 года, на сломе веков, Пабло устроил свою первую выставку.

Там были представлены работы в различных техниках, в основном небольшие, по содержанию – очень личные: главным образом портреты знакомых. Одна особенно мрачная картина маслом называлась «Последние мгновения»: на ней был изображен священник у постели умирающей женщины. Эту работу затем включили в экспозицию испанской секции на Всемирной выставке 1900 года в Париже.

Молодого художника, разумеется, не могла оставить равнодушным ночная жизнь Барселоны, где вдоль улиц ярко горели газовые лампы и по оживленным бульварам ездили красивые кареты, запряженные лошадьми. Повсюду прохаживались толпы веселых людей, одетых по последней викторианской моде; на каждом углу их зазывали в кафе и закусочные. Пабло видел там и дешевых шлюх, ищущих клиентов по барам и аллеям, и элегантно одетых дам, которые, прогуливаясь с мужьями, с недовольными минами тащили их прочь, чтобы те не смотрели на девок.

Вдоль узких тротуаров располагались милые кафе, на столиках горели свечи; на фасадах домов мерцали витрины магазинов, светились окна, уютно угнездившиеся над сутолокой и суматохой ночного города.

На порог одного маленького кафе, где часто бывал Пабло, вышел толстяк-бармен тридцати с чем-то лет с сильно отросшими черными сальными волосами и длинными усами, в фартуке, который топорщился на его толстом брюхе. Он с руганью толкнул дверь и вышвырнул на мокрую булыжную мостовую старого пьяницу. Тот упал в грязь лицом и стал выкрикивать ругательства, а бармен, подкрутив усы и задрав нос, вернулся в зал.

Тускло освещенное помещение наполняли шум, дым и смрад. Вдоль длинной барной стойки теснились около двадцати столиков, за которыми плечом к плечу сидели мужчины и женщины. Они болтали о том о сем, шумно спорили, пили и смеялись.

В полумраке кафе подвыпивший посетитель позволил лишнее по отношению к уставшей некрасивой рыжей официантке средних лет с сильно накрашенным лицом. Когда она проходила мимо столика, он ущипнул ее ниже спины. Резко развернувшись, рыжая бросила в наглеца поднос с напитками. Парню не повезло: бармен, который все это видел, вышел из-за стойки, схватил наглеца за штаны и вышвырнул за дверь.

Все это время Пабло сидел тихонько в углу и посмеивался, предпочитая держаться подальше от этой суеты. Он делал наброски. Его широко раскрытые глаза, ничего не пропуская, схватывали все, что происходило вокруг. Он начал рисовать мужчину и женщину, которые сидели напротив, за соседним столиком. Мужчина в шляпе, какие носят трубочисты, курил кальян. Женщина куталась в красную шаль, накинутую поверх пышного розового платья. Пара была увлечена беседой, и ни мужчина, ни женщина не замечали, что их рисуют.

Другая официантка, убирая разбитые стаканы, увидела, чем занят Пабло, и бросила на него злобный взгляд.

– Ах ты, бездельник, – вскипела она, – Шел бы работать! Ты уже задолжал мне семь песо. Или плати за все, что ты выпил, или не притаскивайся больше сюда!

Пабло, не обращая на эти слова никакого внимания, не сводил глаз с альбома и продолжал работать.

– Отцепись, старая. Не мешай мне!

Официантка топнула ногой, отставила в сторону швабру и уперлась руками в бока.

– Да как ты смеешь так разговаривать со мной!? Уж я поговорю с твоим отцом! Слышишь, ты, сосунок!

Пабло не смотрел на нее, он не сводил глаз с линии, которую вел углем по листу бумаги.

– Я же сказал тебе, что заплачу, когда продам картину! А теперь убирайся. Оставь меня в покое, глупая баба!

Официантка возмущенно сверкнула глазами, схватила стакан и швырнула его в Пабло, но тот ловко увернулся: заслонившись альбомом, как щитом, он отразил им удар, и стакан разбился о стену.

– Я же сказал: оставь меня! – взревел Пабло.

В немой злобе официантка вернулась к мытью пола.

Пабло поднялся, намереваясь уйти, но тут на пороге появился смуглый небритый юноша. Это был старый школьный товарищ, давнишний друг Пабло, девятнадцатилетний Карлос Касагемас.

Стремительный самоуверенный молодой человек вошел в кафе, волоча за собой, будто на буксире, двух плохо одетых брюнеток – неказистых девиц явно постарше себя. Казалось, они совершенно им очарованы. Карлос увидел Пабло и, оставив своих дам, подошел к другу.

– У меня на сегодняшнюю ночь есть маленькое угощение! – сказал он, кивнув в сторону девиц.

Пабло покосился на них неодобрительно.

– Где ты нашел таких страшил?

Подмигнув приятелю, он продолжил укладывать свои вещи.

– Ха-ха! Помнится, ты еще никогда от таких не отказывался. Одно могу сказать – эти сестры горячи, как цыганское пламя Кадиса!

Пабло покачал головой и засмеялся, понимая, что друг совершенно неисправим.

Одна из девиц, та, что была в длинной красной цыганской юбке, вскочила на стол. Бармен кинул ей кастаньеты, и у ног ее понемногу стала собираться толпа. Какой-то старик взял гитару, и девушка медленно начала щелкать кастаньетами и притоптывать ногой в такт музыке – сперва очень медленно, но весьма соблазнительно, как всегда делают танцовщицы фламенко.

Карлос опустил руку на широкое плечо Пабло, и друзья загляделись на плясунью.

– Водишь, друг: говорил я тебе! – Карлос весь сиял от удовольствия. – Она танцует, как само пламя, и может разбудить дьявола в любом мужчине!

Пабло, не отрываясь, следил за танцовщицей.

– Я ничего подобного здесь не встречал. Хорошенькие ножки.