Юрий Злотников - Искусство как форма существования

В живописной мастерской МСХШ. Слева направо: Боря Карпов, Юра Злотников, Гриша Дервиз, Э. Вайсман, Гена Михлин, Володя Федорович. Ок. 1945

Я поступил в школу художественную в сорок третьем году, и как-то очень легко всё это прошло. Но в то время школа была не напротив Третьяковской галереи, а на Переяславке, на Мещанской улице. Там была школа, такая стандартная городская школа, и там временно помещалась, ну какое-то время – с сорок третьего по… в общем, лет 4–5, помещалась художественная школа в обычной такой, типовой школе, десятилетке, пятиэтажной школе. А до этого мы базировались в какой-то музыкальной школе, но это было в переулке недалеко от Никитских ворот и Арбата, вот. По-моему, рядом с ГИТИСом.

Живописный класс МСХШ педагога Б. Хайкина. Юрий Злотников – слева в верхнем ряду. Справа в нижнем ряду – староста Владимир Андреенков. Ок. 1945

Так что это был, значит, сорок третий год. Была группа ребят, с которыми я познакомился. Среди них был такой Григорий Дервиз, Григорий Георгиевич Дервиз 34, потом он стал крупным монументалистом, сделал несколько станций метро. И через него я вошёл в круг семьи Фаворских. Он был племянник жены Фаворского, Марьи Владимировны.

Вот. Это всё тянулось давно, из Домотканова 35. Гриша меня как-то пригласил в мастерскую Фаворского 36. И с тех пор, с сорок третьего года, с сорок четвёртого, до дней его последних жизни… – я принимал участие в похоронах Фаворского – этот дом был для меня очень близок. И я считаю, что мне в жизни очень крупно повезло знакомством с этим семейством, с этим большим художником.

Помимо того, что он был замечательный, конечно, художник и, в общем, человек для России тогда очень важный, большой культуры, пластической культуры, он был и мудрец. Все его ученики, которые почковались около своего учителя, набирались от него мудрости – мудрости переносить те сложные ситуации, тот сложный климат, в котором жила страна, где перемешаны были ложь с правдой очень густо.

Дело в том, что сами его гравюры и сам его облик создавал какую-то невероятную ауру. Он говорил даже певуче. От Фаворского шёл какой-то покой правды, он мог в период горячей встречи – много народу – встать и сказать: «Вы знаете, я пошёл проведать Марью Владимировну», – жену, она болела, пошёл с ней сидеть. То есть в нём совмещались крупный мыслитель, художник с очень чутким человеком, настоящим человеком в те нечеловеческие годы. Это, конечно, на нас, мальчишек, действовало.

Более того, первые свои экспериментальные работы я показывал ему. Это было сразу же после болезни или смерти Марьи Владимировны. Но дочь его Маша, тоже Марья Владимировна, устроила мою встречу с дедушкой, как они его называли, встречу с Владимиром Андреевичем.

Это была очень замечательная встреча, и он мне сказал такую фразу, которая популярна была как русская поговорка: «суп из топора». Вот эта абстрактная живопись, беспредметная, она так им и сформулировалась, как то, что я делаю «суп из топора».

А потом, периодически, благодаря Грише, Григорию Георгиевичу Дервизу, я бывал у Фаворского в доме. Там была выстроена такая лестница из квартиры второго этажа прямо в мастерскую. И была маленькая комната, в которой Владимир Андреевич лежал, когда он сильно заболел. Так что это был очень тёплый и очень дорогой дом.

Владимир Андреевич Фаворский в своей мастерской. Новогиреево, 1949

Помню, как-то с Дервизами, семейством, приехал туда, к Фаворскому. На втором этаже сидели в их квартире, в столовой. Вот он сидит: народ, приехали родители Дервиза. Фаворский говорит: «Я Юре покажу». Мы спустились по лестнице прямо из квартиры в мастерскую, вот, он мне дал, по-моему, иллюстрации… уже не помню, какую книжку, по-моему, Гейне. В общем, там была такая работа тёмная, такая невероятно интересная гравюра, тёмный какой-то пейзаж вертикальный, идёт фигура. И я ему сказал: «Владимир Андреевич, это скорее похоже на Гейне, чем на… – да, он делал Бёрнса 37, – чем на Бёрнса». Он даже был возмущён этой моей репликой юнца (посмеивается)… в общем, такая история. Конечно, столкновение с этим человеком в начале художественного пути – это было замечательно. Время, когда трагедия сталкивалась с познанием.

Но в чём была великая роль Фаворского вообще для людей, которые с ним были связаны? Хотя ты понимаешь это, когда живёшь непосредственно, даже не так ярко, как потом, уже в некоторой ретроспекции. Человек, невзирая на жуткую трагедию времени, эпохи – погибли многие его друзья: Флоренский, Шик (священник, отец Дмитрия Шаховского) 38… погибли двое сыновей 39, под самый конец войны, младших… – сколько должно быть у человека мужества, внутренней силы, чтобы работать и поддерживать других людей. И, конечно, всё творчество Фаворского в отличие, допустим, от замечательных художников питерской школы, таких талантливых, как даже Лебедев, Конашевич, – смотрятся все его работы, во-первых, как притча, смотрятся очень скульптурно, очень ясно, монументально, и как бы всё время какой-то урок, урок жизни. Не только пластики, не только искусства, но какой-то урок мужества, жизни. И это не проходит даром, когда ты сталкиваешься с таким гением. Вот это главное, что я хотел сказать о Фаворском.

Кроме всего прочего это были годы, когда была колоссальная жажда познаний того, что кругом творилось. И очень насыщенное было время. Насыщенное разными событиями, и художественными. Это же было время, когда были все эти постановления по поводу Зощенко и Ахматовой, журнала «Октябрь». Это было время, когда осуждали оперу Мурадели «Великая дружба», и ругали Шостаковича и Прокофьева 40. И всё это одновременно проходило в нашей школе – были такие собрания, где искали формализм. Ну, в общем, это всё было очень напряжённо, насыщенно. Так что я считаю, что мне крупно повезло с этими знакомствами.

Во-первых, с измайловским миром. Помимо Фаворского и его семьи там были Нина Яковлевна Симонович-Ефимова – двоюродная сестра Серова 41, был Ефимов, скульптор, замечательный, значительный, был такой скульптор Кардашов, который сделал интересный деревянный фриз на ВДНХ 42. То есть это были четыре или пять семейств, связанные родственными узами, которые купили дом в Новогиреево. Тогда были маленькие домики, этот дом был кирпичный, двух- или трёхэтажный, трёхэтажный, потому что там были ещё на крыше какие-то помещения. Это был такой мир… Замечательная судьба просто нас столкнула.