Сара Торнтон - Семь дней в искусстве

«Продолжим семинар в три часа», – говорит Ашер.

Все с удовольствием покидают класс. Мы жаждем свежего воздуха. Хоббс – та девушка, которая должна представлять сегодня свою работу, – предлагает отвезти меня в магазин натуральных продуктов, где студенты обычно обедают. Четверо студентов и я втискиваемся в ее битую «хонду». Усевшись на заднем сиденье в центре, я слушаю пинг-понг их реплик. Сначала мои попутчики обсуждают одного из самых активных студентов в классе.

– Он такой самонадеянный и высокомерный, – говорит одна студентка. – Когда он заявляет: «Я не понимаю», то просто хочет сказать: «Ты идиот, ты говоришь чушь». Каждое свое выступление он обязательно начинает с изложения собственной точки зрения, а заканчивает списком рекомендуемой литературы.

– По-моему, он восхитителен, – возражает один из студентов. – Он очень забавный. Без него мы бы заснули.

– Он придерживается официозных взглядов, подавляет своей политкорректностью и при этом разыгрывает мачо, – вступает третий студент, затем он поворачивается ко мне и весело сообщает: – Когда критиковали его, то чуть не разорвали на куски.

Потом они беседуют об Ашере.

– Конечно, он предоставляет нам полную свободу, чтобы повалять дурака, – говорит один.

– Майкл говорит так мало и обобщенно, что мне иногда кажется, будто его вовсе нет, – замечает другой.

– Его есть за что любить, – говорит третий. – Он и правда доброжелателен, но потерялся среди собственных расчетов. Ему надо носить лабораторный халат.

Мы проезжаем безликие частные дома с гаражами на две-три машины, зеленые лужайки и лиственные деревья, контрастирующие с окружающим пустынным ландшафтом. Бесспорно, именно эти валенсийские окрестности вдохновили бывшего питомца Калифорнийского института искусств Тима Бёртона на изображение пригородного ада в фильме «Эдвард Руки-Ножницы».

Что студенты хотят делать по окончании магистерского курса?

– Я поступил в магистратуру, потому что хочу преподавать в колледже. Я работал монтажником на выставках в галерее, но мне интересны идеи. Я думаю, в результате учебы качество моего труда повысится, – говорит парень, сидящий слева от меня.

– Мой труд, наверное, теперь найдет применение. Не обязательно производить обычные товары, но часть моей работы – создание экономики фантазии, – говорит студент, расположившийся на переднем сиденье.

– Что делать, когда закончим? Это важный вопрос. Вернуться в Австралию и пить. Я не хочу преподавать. Лучше быть официанткой, – размышляет Хоббс, поворачивая влево, на автомобильную стоянку продуктового магазина.

– Магистр изящных искусств – это еще один сукин сын-художник, – говорит девушка справа от меня, когда мы вылезаем из машины. – Я постараюсь защитить дипломный проект как можно экстравагантнее. Как-то два студента-близнеца получили дипломы за то, что сидели верхом на белых лошадях. В другой раз студент поднялся на сцену с ансамблем мариачи. Но моя любимая история – когда студент взасос поцеловал декана.

Магазин натуральных продуктов – это супермаркет свежих запахов и авангард вкусовых проб. Пока я готовлю себе буррито – заворачиваю в кукурузную лепешку соус гуакамоле и черные бобы – в уютной закусочной, где посетители обслуживают себя сами, я думаю о том, как трудно быть студентом-художником и загадывать о будущем, ведь это все равно что заглядывать в бездну. Два-три счастливчика найдут дилера или куратора, который поможет с организацией дипломной выставки; однако подавляющее большинство не получит немедленных предложений о сотрудничестве. В течение долгих месяцев большинство из них будут безработными. Мери Келли раньше угнетало, что лишь немногие студенты находили работу на полную занятость в качестве художников, но потом она поняла, что «ничего печального в этом нет»: «Я верю в образование ради него самого, ведь оно сильно облагораживает. Оно помогает человеку состояться».

Может быть, преподаватели факультета и понимают, что получить художественное образование гораздо важнее, чем стать «успешным» художником, но студенты не уверены в этом. Хотя студенты Калифорнийского института искусств держатся на расстоянии от студентов UCLA, у которых, как они говорят, «в глазах доллары», но они тоже не хотят чахнуть в безвестности. Хирш Пёрлман – скульптор и фотограф, он знал и взлеты, и долгие трудные годы почасового преподавания. Теперь штатный профессор в UCLA, Хирш по-прежнему ведет себя во время беседы как сторонний наблюдатель. По его мнению, «под всеми этими институтами медленно кипит художественный рынок. Каждый студент думает, что он сможет стремительно начать свою карьеру, пройдя обучение по одной из программ. Но к их большому удивлению, в девяти случаях из десяти этого не происходит. Нетрудно увидеть, с каким желанием студенты поддерживают разговор всякий раз, когда я завожу речь об этой стороне художественного рынка. Они очень заинтересованы».

Большинство художественных вузов, что называется, закрывают глаза на арт-рынок, а Калифорнийский институт искусств, кажется, и вовсе повернулся к нему спиной. Некоторые педагоги практичны: они советуют студентам разрабатывать проекты, которые не зависят от переменчивых колебаний рынка. Другие занимают левую позицию: неоавангард должен разрушить коммерцию в искусстве. Стивен Левайн является президентом Калифорнийского института искусств с 1988 года. Дипломат в очках, по-отечески гордящийся вузом, Левайн говорит, что «все будто играют в левизну», но он даже не знает, насколько левую позицию занимает институт в действительности. «Мы все пошли на компромисс с миром, поэтому левоцентризм – это самый большой комплимент для нас». Президент Левайн олицетворяет благородный и в то же время практичный взгляд, столь характерный для вуза. «Мы идеалисты. Мы не готовим студентов для того, чтобы они шли уже проторенными дорогами. Наша миссия – помочь каждому из них развить собственный голос, – объясняет он. – В любой крупный институт вложена душа, и было бы неверно предавать это. В CalArts люди хотят делать скорее то, что вызывает полемику, чем то, что в данный момент хорошо продается».

Вернувшись в кампус, мы с Хоббс подошли к мастерским второго курса – двум рядам маленьких типовых строений. Проход между ними студенческое граффити превратило в «Тропу славы». Золотые звезды с вписанными в них именами нынешних аспирантов напоминают о знаменитой аллее на голливудском бульваре. В самом деле, художникам необходимо делать себе имя. Нарисованные спреем черные уши Микки-Мауса парят над звездами, как нимб из запоздалых мыслей, это ирония по поводу далеко идущих планов и вместе с тем шуточное выражение почтения якобы основателю института Уолту Диснею.