Д Кузиманза - Роман на вырост [СИ]

Но мне нужно было нести домой эти окаянные пакеты. Ничего не соображая от отчаяния, я поволокла их дальше, и конечно, умудрилась на кого-то натолкнуться. И даже наступила на чью-то ногу. От растерянности чуть было не буркнула: «Глаз нет?»

Но подняла голову и увидела лицо темноволосого парня. Знакомое лицо. Ну да, конечно, это с ним мы вальсировали в доме Ирки, а теперь я, буйвол, отдавила ему ногу. Но он даже не поморщился, а смотрел очень даже добродушно.

— Тебе помочь?

— Нет, спасибо! — отрезала я и поплелась дальше.

Но он не отставал и все же отобрал одну сумку. Нельзя сердиться на человека, который добровольно принял на себя такую ношу.

— Как тебя все-таки зовут? — спросила я.

— Данил, но можно и Дан, — сказал он улыбаясь. — А ты Елизавета, я знаю.

Хотя мне больше нравится, когда меня называют Вета, но он произнес мое имя как-то очень солидно и торжественно, словно я была королевой. И я промолчала: Елизавета так Елизавета. Но всю дорогу мы молчали. Дан попытался было заговорить опять, только мне было не до разговоров. Не плакала я потому, что нужно было доставить домой пакеты, а от слез я бы раскисла и не удержала даже пакет макарон.

— Спасибо, — сказала только у подъезда.

— Но…

— У нас лифт.

Он вежливо попрощался и пошел прочь. Люблю мальчишек, которые не навязываются, когда тебе не до них. Хотя Дан не казался мне таким уж скромником и застенчивым. Но не каждый бы взял у меня пакет, когда я отказалась от помощи. А он забрал его, хотя другому это и в голову бы не пришло: шел бы рядом и болтал. В общем, он был добрый и хороший, но уже на девятом этаже выветрился у меня из головы. Вернее, на первом, где я прочитала объявление, что пять дней лифт будет ходить только до седьмого этажа. По техническим причинам. Я поскорее его вызвала, пока не решили, что он вообще остановится навечно — такое уже бывало.

Не помню, как я дотащилась до квартиры. В прихожую вползла на последнем дыхании, уронила пакеты и посмотрела теперь уже в зеркало. Картина! Из музея ужасов! Потное лицо с красными щеками, злые глаза и дрожащие от напряжения руки. Но принесла — честь мне и хвала, как приговаривала в таких случаях бабушка!

Я пригладила волосы, вытерла пот — и чуть не упала. Где мой клевер? Где амулет?! Не было не только нефритового листочка, но и цепочки. Так я и знала! Так и знала!

Осмотрела пол в прихожей, выскочила на лестничную площадку, чуть не оставшись вне квартиры без ключа. Вернулась, взяла ключи и принялась осматривать лестницу, потом кабину лифта. Нет амулета.

Вышла из подъезда и, уставившись в тротуар, дошла до магазина. Нет амулета!

Стоп, когда я шла из магазина, то смотрела в витрину, и тогда амулет был на месте. А сразу после витрины я, будто идиотка, сходила с ума по тому Стиву из дискотеки… гаду ползучему… чтоб он вообще ничего и никого в жизни не узнавал! А потом врезалась в Дана и, как слониха, оттоптала ему ногу. И цепочка вполне могла не выдержать такого столкновения и разорваться. А потом амулет кто-то поднял: мало ли прохожих? Вот тебе и мир, вот тебе и вечная дружба. Я чуть не расплакалась.

Кое-как переложила покупки в холодильник и шкафчики, а потом уселась перед телевизором. В таком настроении только смотреть какой-нибудь сериал о криминальной любви. Сидела, прижимая к себе подушку-думочку, и непрерывно думала. Нет, не о том Стиве с дискотеки. На нем я поставила такой жирный крест, что он мог отправляться на Луну, и я бы этого не заметила. Но амулет… амулет…

И вдруг я поняла, что передо мной, заслоняя телевизор, стоит Скворцов.

— Вижу, что еще не раз придется успокаивать тебя.

Если бы он сказал это с насмешкой или досадой, я бы запустила в него подушкой. Но он сочувствовал мне. Хотя я не хотела ничьего сочувствия.

— Ничего не придется. Иди лесом. Свободен!

И тут он сделал то, что этому Стиву с дискотеки никогда не пришло бы в его дубовую голову. Скворцов достал из кармана платок и помахал передо мной. Я захлопала глазами, ничего не понимая, а он сказал:

— Я парламентер. С самыми мирными намерениями. Я добрый. Хочу помочь.

Получилось у него это так комично, что я рассмеялась. Но тут же вспомнила об амулете и вздохнула.

— Что-то случилось? — спросил Скворцов, садясь рядом на диван.

Как-то так получалось, что все важные проблемы моей жизни мы обсуждали на диване перед телевизором.

— Ничего… — вздохнула я.

Не могла же рассказать о пропаже. Получилось бы, что я не ценю его подарки, теряю их. Или, еще хуже, потеряв, выпрашиваю новый подарок.

— Кто-то тебя обидел? Парень?

Пусть думает, что куксюсь из-за Стива, хотя мне на него наплевать с телебашни.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

— Прочел по звездам. И по твоим глазам. В них блестят слезы, но лучше бы этого не было, — сказал очень ласково.

А я всегда любила, когда со мной так говорили. Не на бегу, не приказным тоном — сделай, купи, пойди. А вот так — нежно, заботливо.

— Угадал? — Скворцов сделал смешную гримасу. — Знаю-знаю, только не злись сразу. Влюбилась в какого-то дурачка, которого нельзя привести в приличный дом. Или в дикого индейца. Или в киллера.

— Что за глупости ты говоришь? — мне хотелось плакать, но губы сами растягивались в улыбке.

— Ну, и что он сделал? — сказал Скворцов вдруг таким тоном, каким говорят самые сердечные друзья со своими самыми сердечными друзьями.

У меня комок стал в горле. А я-то, торопыга-растеряха-неандерталка посеяла его подарок!

— Веточка, глянь на меня, — попросил Скворцов.

Я глянула.

Редко кто смотрел на меня с таким вниманием и желанием понять. Было это для меня, как для голодного хлеб, как холодная вода из родника для жаждущего.

— Не думай о нем, — сказал он мне.

Я пожала плечами:

— Да, так лучше. Но если каждый раз сначала надеешься, и думаешь, и ждешь, и чувствуешь, а потом — ничего… Это больно. — Чувствовала фальшь своих слов, но так хотелось еще ласковых утешений.

— Не думай о нем.

Мы смотрели глаза в глаза друг другу. Я не забуду этой минуты. Ни ее, ни тысяч других.

— Не думай.

Я кивнула. Слезы потекли по моим щекам. Не горькие слезы досады. Не соленые слезы обиды. Клянусь, они были сладкими, и мне не было стыдно, что я плачу при постороннем. Да и как я смела назвать посторонним этого самого… самого…

Скворцов прижал меня к себе, и я вдруг поняла, как недоставало мне теплоты другого человека. Это был Скворцов — ну что же, судьба. Как можно ей противиться? И я прижалась лицом к плечу своего самого лучшего друга.

— Спокойно, — повторял он, поглаживая меня по голове, и каждое его слово вызывало новый ручей слез.

Я уже не понимала, плачу ли от его сочувствия и доброты, или от самого настоящего счастья. Было так хорошо и спокойно, только сердце стучало, словно от испуга.