Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 10

Больше всего на свете Невский боялся слёз - ребячьих и женских. Он растерялся.

- Вот те на!… - вырвалось у него. - Настасьин?… Ты чего же, не рад?

Мальчик, разбрызгивая слёзы, резко мотает головой.

- Да ведь и свой конь у тебя будет. Толково будешь служить, - то князь Андрей Ярославич сокольничим тебя сделает!…

Гринька приоткрывает один глаз - исподтишка вглядывается в лицо Невского.

- Я с тобой хочу!… - протяжно гудит он сквозь слёзы и на всякий случай приготовляется зареветь.

Невский отмахивается от него:

- Да куда ж я тебя возьму с собою? В Новгород путь дальний, тяжкий. А ты мал ещё. Да и как тебя от матери увозить?

Увещания не действуют на Гриньку.

- Большой я, - упорно и насупясь возражает Настасьин. - А мать умерла в голодный год. Я у дяди жил. А он меня к Чернобаю отдаст. А нет, - так в куски пошлёт!…

- Это где ж - Куски? Деревня, что ли? - спрашивает Александр.

Даже сквозь слёзы Гриньку рассмешило такое неведение князя.

- Да нет, пошлёт куски собирать - милостыню просить, - объясняет он.

- Вот что, - говорит Невский. - Но ведь я же тебя ко князю Андрею…

- Убегу я! - решительно заявляет Гринька. - Не хочу я ко князю Андрею.

- Ну, это даже невежливо, - пытается ещё раз убедить упрямца Александр. - Ведь князь Андрей Ярославич - родной брат мне!

- Мало что! А я от тебя никуда не пойду! - уже решительно, невидимому, заметив, что сопротивление князя слабеет, говорит Настасьин.

- Только смотри, Григорий, - с притворной строгостью предупреждает Невский, - у меня в Новгороде люто! Не то что здесь у вас, во Владимире. Чуть что сгрубишь на улице какому-нибудь новгородцу, он сейчас тебя в мешок с камнями - и прямо в Волхов.

- А и пущай! - выкрикнул с какой-то даже отчаянностью в голосе Гринька. - А зато там, в Новгороде, воли татарам не дают! Не то что здесь!

И, сказав это, Гринька Настасьин опустил длинные ресницы, и голосишко у него перехватило.

Невский вздрогнул. Выпрямился. Брови его сошлись. Он бросил испытующий взгляд на мальчика, встал и большими шагами прошёлся по комнате.

Когда же в душе его отбушевала потаённая, подавленная гроза, поднятая бесхитростными словами деревенского мальчика, Александр Ярославич остановился возле Настасьина и, слегка касаясь левой рукой его покрасневшего уха, ворчливо-отцовски сказал:

- Вот ты каков, Настасьин! Своим умом дошёл?

- А чего тут доходить, когда сам видел! Татарин здесь не то что в избу, а и ко князю в хоромы влез, и ему никто ничего!

Князь попытался свести всё к шутке:

- Ну, а ты чего ж смотрел, телохранитель?!

Мальчик принял этот шутливый попрёк за правду. Глаза его сверкнули.

- А что бы я посмел, когда ты сам этого татарина к себе в застолье позвал?! - запальчиво воскликнул Гринька. - А пусть бы только он сам к тебе сунулся, я бы так его пластанул!…

И, вскинув голову, словно молодой петушок, изготовившийся к драке, Гринька Настасьин стиснул рукоять воображаемой секиры.

«А, пожалуй, и впрямь добрый воин станет, как подрастёт!» - подумалось в этот миг Александру.

- Ну, что ж, - молвил он с гордой благосклонностью, - молодец! Когда бы весь народ так судил…

- А народ весь так и судит!

- Ого! - изумился Александр Ярославич. - А как же это он судит, народ?

- Не смею я сказать… ругают тебя в народе… - Гринька увёл глаза в сторону и покраснел.

Ярославич приподнял его подбородок и глянул в глаза:

- Что ж ты оробел? Князю твоему знать надлежит - говори!… Какой же это народ?

- А всякий народ, - отвечал, осмелев, Настасьин. - И который у нас на селе. И который в городе. И кто по мосту проезжал. Так говорят: «Им, князьям да боярам, что! Они от татар откупятся. Вот, - говорят, - один только из князей путный и есть - князь Невский, Александр Ярославич, он и шведов на Неве разбил и немцев на озере, а вот с татарами чачкается, кумысничает с ними, дань в татары возит!…»

Невский не смог сдержать глухого, подавленного стона. Стон этот был похож на отдалённый рёв льва, который рванулся из-под рухнувшей на него тяжёлой глыбы. Что из того, что обрушилась эта глыба от лёгкого касания ласточкина крыла? Что из того, что в слове отрока, в слове почти ребёнка прозвучало сейчас это страшное и оскорбительное суждение народа?!

Александр, тихо ступая по ковру, подошёл к Настасьину и остановился.

- Вот что, Григорий, - сурово произнёс он. - Довольно про то! И никогда, - слышишь ты, - никогда не смей заговаривать со мной про такое!… Нашествие Батыево?… - вырвался у Невского горестный возглас. - Да разве тебе понять, что творилось тогда на русской земле?! Одни ли татары вторглись!… То была вся Азия на коне!… Да что я с тобой говорю об этом! Мал ты ещё, но только одно велю тебе помнить: немало твой князь утёр кровавого поту за землю русскую!…

Тяжкие думы не дают уснуть Александру. Вот уж пропели петухи. Не спится. Невский тихонько окликнул Настасьина, приказал ему зажечь свечи и позвать княжеского лекаря - доктора Абрагама.

Облачённый в бархатный просторный халат с поясом, Александр Ярославич сидел в кресле за своим рабочим столом в ожидании лейб-медика.

«Худо. Уж не захворать ли я вздумал? - почти вслух размышлял он. - Сие не во-время будет, ох, как не во-время!»

Вошёл доктор Абрагам - высокий худощавый старец лет семидесяти. У него было красивое, тонкое лицо, удлинённое узкой и длинной, словно клинок кинжала, белой бородой. Седые белые кудри его прикрыты были чёрной шапочкой.

Это был один из придворных врачей ещё при отце Невского - Ярославе Всеволодиче. Некогда князь Ярослав спас его из рук разъярённых литовцев, намеревавшихся утопить старого лекаря, как колдуна. И с тех пор Абрагам жил при дворе Ярослава Всеволодича - то во Владимире, то в Новгороде. Он был учён и сведущ во врачебном искусстве.

- Снотворного чего-нибудь дай мне! - сумрачно сказал Александр, едва только лекарь сел в предложенное ему кресло.

- Какого же снотворного прикажешь, государь?

Невский в недоумении посмотрел на него:

- Тебе ли, о доктор Абрагам, спрашивать меня об этом?

- Прости, государь! Я хотел лишь узнать: на короткое время ты хочешь забыться или же хотел бы погрузиться в сонный покой надолго?

- Мужу покой - только смерть! - сурово отвечал Невский. Его уже начали раздражать эти мудрёные разговоры многоучёного доктора. - Выспаться хочу. Путь предстоит дальний?