Журнал «Пионер» - Пионер, 1949 № 09

Люба горевала недолго. Слезами не поможешь. Она окутала весь молодой дубок сеткой.

- То добро, що дуб не дуже великий! - радовалась она.

И вот у шелкопрядов прошли четыре линьки. Огромные, толстые, бархатно-зелёные, с золотыми бугорками на боках, они выглядели несказанно красиво. Гусеницы собирались завивать коконы, когда Люба уехала в лагерь. Здесь она ходила в экскурсии, собирала коллекции, училась делать чучела зверушек и птиц, а мысли её то и дело возвращались туда, в маленький древний Галич, к зелёному дубу, где, быть может, шелкопряды уже вьют свою нить, самую прочную в мире.

В лагере больше чем полтысячи ребят, и о каждом можно сказать что-нибудь хорошее, даже о тех, кто ещё ничего замечательного не вырастил, не открыл, не собрал.

Например Володя Оверченко с Полтавщины, из Супоевской школы. Он только-только перешёл в третий класс, когда его заинтересовали занятия юннатского кружка. И вот он прививает дыни на тыквы. Не везёт Володе: то не прижились его дыни, то прижились, да мороз побил, то нехороший человек какой-то потоптал плоды.

А Володя - небольшой, коренастенький, с круглой головой и весёлыми глазами - всё прививает да прививает, в эту весну уже четвёртый год пошёл. Глядя на этого мальчика, веришь: всё равно он не отступится, всё равно приживутся у него дыни на тыкве! Тому порукой драгоценные качества, которые взросли и зреют в нём самом: трудолюбие, упорство и пытливость, не знающие устали. Было бы это, а дыни будут, да ещё какие!

В том, что делают у себя на селе ребята, отражается работа агробиостанции, как в волнах реки тысячами блёсток сверкает солнечный луч.

Станция затевает большие дела в помощь великому сталинскому плану перестройки природы: сбор семян для будущих посадок, помощь в разведении замечательного дерева - грецкого ореха, - закладка питомников и многое другое.

Юннаты на селе делают то же. Валя Симоненко заложила свой питомник на 2 тысячи кустов жёлтой акации в прошлом году, как только прочитала закон о лесозащитных полосах. Звенья по клёну, акации белой, акации жёлтой родились в Перешепинской школе тоже прошлым летом. Они готовят больше ста тысяч саженцев для полей соседних колхозов. Пятьдесят дубков и без счёта сосен, которые растут в Петропавловке, посеял и рассадил Коля Опанасенко со своими товарищами!

Юннаты взялись за это сами, взялись скорее, чем дошло бы до них самое спешное письмо с указаниями и советами. И вот тут великая заслуга центральной агробиостанции. Она воспитывает в сотнях тысяч ребят по всей Украине чувство общественного долга, способность горячо и стремительно отзываться на каждую задачу, которую Родина ставит перед советскими людьми, уменье быстро занять своё место в строю рядом со взрослыми и помогать без громких слов, в меру своих детских сил, но изо всех сил. Она воспитывает не только юных натуралистов, но и юных ленинцев

Нина Ярош, пионерка с Харьковщины, организатор школьного звена высокого урожая, рассказывала мне о своём рисе «золотые всходы». Слушая Нину, я думала о Дмитрии Лавровиче Сергиенко, директоре станции, и его товарищах по работе. Самые драгоценные всходы те, что растят они. Это Нина Ярош, Володя Оверченко, Коля Опанасенко, Люба Середнюк, Коля Вовк и тысячи. сотни тысяч юных мичуринцев, ботаников, зоологов Украины. Будущие хозяева земли, золотые всходы - всходы коммунизма.

Е. Рубцова

Н. Кальма

Рис. В. Цельмера.

- И ты бывал в домах у белых джентльменов?

- Много раз.

- И белые люди сидели с тобой за одним столом, и говорили с тобой, и передавали тебе кушанья, и угощали тебя?!

- Да, да. И я встретил там моего старого друга, Нэда Бэрроуз, он крупный учёный. И его все уважают.

- Нет, дядя Джим, тут что-то не так. Негра уважают белые! Нет, никогда я этому не поверю…

- Ну ладно, мальчик, довольно болтать, тебе это вредно. Вон твоя мать уже смотрит на меня, как тигрица, за то, что я тебя взволновал и веду слишком серьёзные разговоры…

И Джим Робинсон ласково, легко, как женщина, коснулся забинтованной головы племянника.

Много дней и ночей провёл мальчик в больнице. Он почти не ел и не отвечал на вопросы врачей. Забытьё сменялось бредом. Тупая, ноющая боль била в голову, затемняла сознание. То виделся ему пологий склон холма Надежды, который двигается, двигается, как большая река, и течёт асфальтовой лентой куда-то в бесконечность. То вдруг покажется лицо матери, всё залитое слезами.

- Мама, ма, не плачь, я здесь, я буду вместо папы… - бормочет Чарли, которому кажется, что мать оплакивает отца.

А потом, когда вернулось сознание и отступила боль, Чарли сделался вдруг вялым и скучным. Его теперь ничто не интересовало: ни школьные и домашние новости, которые приносила мать, ни сласти, те немудрые сласти бедняков, которые посылали ему Василь, Джой и Нэнси. О гонках и о своей аварии он говорил совершенно равнодушно, как о чём-то случившемся с посторонним человеком. Даже известие о том, что Мэрфи посылают на всеамериканские гонки, которое со всякими предосторожностями сообщил ему Василь, казалось, нисколько не заинтересовало мальчика. Но непосредственная опасность миновала, и можно было взять Чарли домой, тем более, что лечение в больнице было не по средствам Салли. А тут вдруг телеграмма от Джима с известием о приезде.

Как обычно в последнее время, Чарли был скучен и неразговорчив, когда Салли пришла к нему в этот день в больницу. Тусклые глаза, тусклый голос.

- Мальчик, завтра приезжает наш дядя Джим, - сказала, ни на что не надеясь, бедная мать.

Вы знаете сказку о мёртвом витязе, которого сбрызнули живой водой? Вот так преобразился и Чарли, услышав новость, принесённую матерью. Лицо стало живым, голос дрожал от радости, когда он спрашивал:

- Завтра? Неужели завтра я его увижу?! Он придёт ко мне?!

И вот вчера его привёз домой дядя Джим, тот самый Джим, который теперь был для Чарли самым дорогим человеком на земле после матери. И Чарли, осунувшийся, с сухим, побелевшим ртом и всё ещё забинтованной головой, не мог наговориться с ним досыта.

Уже рассказано о школе, о дактилоскопировании, о том, как он, Чарли, не побоялся выступить и сказать белым своё - мнение, и о том, как началась травля всех цветных школьников. И о перевыборах и о празднике рассказал Чарли, тихо-тихо, чтобы не слышала мать. Дядя Джим должен всё узнать. Он всё поймёт, как надо. И Чарли горячим топотом рассказывает, как во время праздника читали список погибших на войне и как забыли всех негров, отдавших свою жизнь за Америку. Наконец-то мальчик может открыть кому-то всего себя, всю накопившуюся боль оскорблённого человеческого достоинства, все мелкие уколы и ранения, которые приходится ему выносить за то, что он родился чёрным бедняком.