Федор Андрианов - Спроси свою совесть

Александр Матвеевич вытер платком лоб, уселся на своё место и с удовлетворением прислушался к шумным аплодисментам, которыми был отмечен конец его доклада. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что большинство сидящих в зале захлопали не докладчику, а скорее потому, что доклад окончен.

Во время доклада Женька Курочкин несколько раз оборачивался к Владимиру Кирилловичу, чтобы посмотреть, как ему нравится речь завуча. Вначале классный руководитель спокойно осматривал своими мягкими прищуренными глазами зал, президиум, своих учеников. Вот он погрозил кому-то разболтавшемуся, улыбнулся. Но чем дальше развивался доклад, тем больше сжимались его глаза, становились острыми и колючими; возле рта образовалась упрямая и, пожалуй, даже злая складка, время от времени он недовольно покачивал головой. Эту его манеру ученики уже успели изучить: если Владимир Кириллович покачивает головой, то хорошего не жди.

«Интересно, чем он это так недоволен?» — подумал Женька. Он проследил направление взгляда Владимира Кирилловича, но ничего особенного не заметил: учитель смотрел на президиум.

— У кого есть вопросы к докладчику? — поднялась Ирина Саенко.

— Какие ещё вопросы? И так всё ясно! — вразнобой закричали ребята из зала.

— Всё ясно? Курочкин, ты, кажется, хотел что-то спросить?

Курочкин поднялся, почувствовал на себе десяток взглядов. Где-то среди них был немного волнующий взгляд синих глаз, и это подбадривало его. Ну, что ж, сейчас он им всем покажет, а то сидят, как олухи, хлопают ушами и глазами: ах, все двери открыты, ах, выбирайте любую!

— Да, у меня есть один вопрос к докладчику, — он умышленно для официальности не назвал завуча по имени и отчеству. — Простите, вы, кажется, сказали, что для выпускников школ открыты двери всех институтов?

Завуч важно кивнул головой. Женька продолжал:

— Чем же тогда объяснить тот факт, что из прошлогоднего выпуска нашей школы только два человека смогли попасть в институт, а остальные, хотя и пытались, но не попали?

Завуч молча пожевал губами и потом, не поднимаясь с места, проговорил:

— Очевидно, они сдали вступительные экзамены недостаточно хорошо и не прошли по конкурсу.

— Значит, в эти широко, — Женька подчеркнул это слово, — открытые двери могут протиснуться только двое из тридцати, да и те с трудом?

В зале зашумели, загалдели. Женька с довольным видом прислушивался к шуму, поднятому им. Ирина снова схватилась за колокольчик. Завуч поднялся и склонился над столом.

— Вы забываете, что в Советском Союзе не одна наша школа. Из других, возможно, поступило больше.

— Сомневаюсь, — отрезал Женька. — А чем объяснить тот факт, что эти двое были далеко не лучшими учениками в классе?

— Н-ну, вероятно… — завуч снова пожевал губами, явно затрудняясь с ответом, — им на экзаменах достались лёгкие вопросы… или они лучше готовились летом. Впрочем, с таким вопросом вы лучше обратитесь в приёмную комиссию того института, куда они поступили.

— Всё ясно, — с насмешливым видом махнул рукой Женька. И уже усевшись на место, крикнул:

— Я удовлетворён ответом!

Он действительно был удовлетворён, но не ответом, а тем, что сумел расшевелить собрание и посадить в калошу ненавистного Верблюда.

— У кого ещё есть вопросы? — снова поднялась Ира.

Но зал кипел, бурлил и не слушал её.

— Нет вопросов? Тогда кто хочет выступить?

— Разреши-ка мне, Ира, — негромко проговорил со своего места Владимир Кириллович, и странно, среди всеобщего шума все услышали его.

Ирина беспомощно оглянулась на завуча — выступление классного руководителя не было запланировано, — но завуч безучастно молчал, а Владимир Кириллович уже легко поднялся на сцену и, не заходя за кафедру, остановился сбоку от неё.

— Ну, всё начальство, как всегда, на трибуну полезло. Теперь этот, наверно, часа на полтора развезёт, — шепнул Женька Сергееву.

Шум в зале постепенно стихал. Владимир Кириллович стоял молча, то ли выжидая наступления полной тишины, то ли собираясь с мыслями.

— Слово предоставляется Владимиру Кирилловичу! — запоздало объявила Ира, и все заулыбались. Улыбнулся и Владимир Кириллович, но тут же его лицо стало сосредоточенным и строгим.

— Я не собирался сегодня выступать, — наконец начал он, — но боюсь, что от предыдущего доклада у вас неумышленно может создаться ложное представление.

Заинтересованный шумок пробежал по залу, и снова всё стихло. А Владимир Кириллович продолжал:

— Александр Матвеевич говорил вам о широкой и светлой дороге, которая ожидает вас в будущем, и у некоторых из вас, может быть, уже сложилось мнение, что всё уже сделано, дорога проложена, ровная, гладкая, и вам предстоит только пройтись по этой дорожке лёгоньким шагом, вроде увеселительной прогулки, прямо к коммунизму, без трудностей и забот.

Завуч нахмурился и предупреждающе стукнул несколько раз карандашом по столу. Владимир Кириллович посмотрел на него и спокойно продолжал:

— Нет, ребята! Верно одно: цель у нас прекрасна и дорога ясна. Но ясна не в понятии безоблачного неба, а в том, что никаким другим путём мы не пойдём!

Порою на этой дороге вам встретятся ухабы и ямы — бюрократизм, косность, пережитки прошлого. Большие трудности предстоят вам впереди, не раз кое-кто попытается сманить вас с этого пути, обещая более легкую, кривую дорожку. Но горе тому, кто свернёт в сторону: он неминуемо окажется в болоте!

Владимир Кириллович остановился. Напряжённая тишина царила в зале. Даже вечный скептик Женька Курочкин слушал внимательно: впервые за всё время пребывания в школе, насколько он помнил, с ними говорили вот так, по-взрослому. До этого на всех собраниях, во всех беседах в классе им твердили одно: вы самые счастливые, для вас уже всё сделано.

«А смелый дядька!» — с невольным уважением подумал Женька, видя, как сумрачно нахмурился за столом президиума завуч.

— А теперь мне хотелось бы несколько дополнить ответ Александра Матвеевича Курочкину. Видите ли, Курочкин, для того, чтобы перед вами открылись двери того или иного института, необходимо иметь только один ключик: способности, призвание. Одного только желания для выбора той или иной профессии мало!.. Мне бы вот, например, хотелось быть оперным певцом, а голосишко не позволяет. Так что же, прикажете и мне оскорбляться и кричать, что для меня закрыты все двери?

Выждав, когда затихнет смех в зале, Владимир Кириллович продолжал:

— А способность в нашей стране всегда дорогу себе пробьёт, это истина, которая, я думаю, в особых доказательствах не нуждается. Вы помните формулу социализма: от каждого по способностям…

— Каждому по труду! — хором закончили ребята.

— Так вот, от каждого по способностям — это положение останется и при коммунизме. Теперь в отношении поступления в институт. Вы мечтаете жить только по одному закону — «хочу», забывая, что на это «хочу» всегда должна быть уздечка — «нужно», для общества, для государства. А что нужно сейчас? Вы знаете, что техника на производстве в нашей стране шагнула так далеко вперёд, что теперь у станков нам нужны образованные, высококвалифицированные кадры. Пришло время, когда образование в объёме пяти-семи классов стало для рабочего недостаточным, а будет время — у станков встанут люди с дипломами инженеров. Хотите вы этого, Курочкин, или не хотите, а это будет, потому что это нужно! Но это не значит, что перед вами захлопнулись двери институтов. Если вы действительно обладаете большими, я даже не говорю выдающимися, способностями, вас обязательно примут в институт. Кроме того, вы можете одновременно и работать и учиться заочно. Сотни ваших товарищей именно так и поступают. Впрочем, здесь присутствуют ваши товарищи с производства, я надеюсь, что в своих выступлениях они вам об этом расскажут. О двух ваших бывших учениках мне трудно судить — я их не знаю. Не исключена возможность, что тут допущена ошибка — кто гарантирован от них? А может быть, и недобросовестность членов приёмной комиссии, бывает, к сожалению, и так. Кстати, я слышал ваш анекдот.