Федор Андрианов - Спроси свою совесть

— Это не мой, а Аркадия Райкина! — с излишней поспешностью выкрикнул Женька.

— Не суть важно — важна суть! Среди обывателей распространено мнение, что основной ключ от институтских дверей — деньги. Ведь такова, кажется, суть вашего анекдота? Будем говорить прямо и честно: есть ещё у нас такие людишки, дающие и берущие, но не они определяют пути нашей жизни.

Владимир Кириллович кончил и под аплодисменты всего зала, немного сутулясь, направился к своему месту. На сей раз ребята хлопали от души.

— Дай-ка я скажу, — выскочил из-за стола бывший ученик школы Юрий Крылов и, не дожидаясь, когда Ира Саенко предоставит ему слово, пошёл за кафедру.

— Правильно и здорово говорил Владимир Кириллович. Нужно! — вот что должно стать для нас законом. В первые годы пятилетки Родина сказала: «Нужно!», и тысячи комсомольцев — а ведь у каждого из них было своё «хочу» — направились на Магнитку или строить Комсомольск. А во время войны? «Нужно!» — и комсомольцы взяли оружие в свои руки. Вот так и мы. Родина сказала: «Нужно!», и мы пошли на производство, к станкам! И я нисколько об этом не жалею! — повысил голос Крылов. — Да, не жалею! Конечно, есть всякие хлюпики, вроде этого Курочкина, — кивнул он в сторону Женьки. («Прошу без оскорбления личности», — вскочив, крикнул Женька, но Крылов невозмутимо продолжал). — Видели мы не раз таких. Встретится такой, нос кверху загнет, мимо пройдёт да ещё пренебрежительно скажет: «Плебей!» А не думает этот сопливый аристократ, что модные брючки на нём, материал для стильного пиджачка, резина для микропорок, да всё, всё — сделано руками рабочих. И я горжусь, что я рабочий! Горжусь! Конечно, и я мечтаю окончить институт и обязательно окончу, но с производства никуда не уйду!

— Вот с этого бы и начинал! — снова выкрикнул Женька Курочкин. — А то наговорил тут красивых слов и громких фраз из газет!

Дослушать Владимиру Кирилловичу не удалось. Из-за стола президиума бочком выбрался завуч и, неслышно ступая, направился к двери. Проходя мимо, он коротко бросил:

— Зайдите в учительскую.

— После собрания?

— Нет, сейчас.

Скрепя сердце, Владимир Кириллович поднялся и пошёл за ним. Уже у самой двери, оглянувшись, он встретился с тревожным взглядом Ирины и с беспокойством подумал: «Не наломали бы они дров без меня!»

В учительской завуч швырнул на стол карандаш, который он так и держал в руке, раздражённо прошёлся раза два из угла в угол и остановился.

— Эт-то что такое? — визгливо заговорил он, дёргая своей приплюснутой головкой. — Как вы осмелились подрывать мой авторитет перед учениками!

— Не понимаю, о каком подрыве авторитета идёт речь, — сдерживаясь, спокойно ответил Владимир Кириллович. — просто я считаю, что ваш доклад был несколько односторонним, и мне пришлось его дополнить.

— Не понимаете? А то, что вы допустили серьёзную политическую ошибку, это вы понимаете?

— Если говорить о политической ошибке, — всё так же спокойно возразил Владимир Кириллович, — то, на мои взгляд, её допустили вы, а не я.

— Это в чём же, разрешите вас спросить? — завуч скрестил руки на груди, ещё дальше выдернул шею из воротника и принял неприступный вид.

— А в том, — уже зажигаясь, сказал Владимир Кириллович, — что пропагандировать легкую, бездумную жизнь — это значит воспитывать безвольных нахлебников, приучать их к мысли, что для них всё уже сделано, а они могут приходить на всё готовенькое и брать, только брать, ничего не давая. Что у них останется от ваших бесед, когда они встретятся с первыми серьёзными трудностями в жизни? Или вы всерьёз думаете, что они никогда их не встретят?

— Нет, я так не считаю.

— Тогда как же вы готовите их к этим трудностям? Да они просто растеряются или, что ещё хуже, впадут в пессимизм, будут искать этой обещанной вами лёгкой жизни. И по какой дороге они тогда пойдут? Вы уверены, что они в поисках лёгкой жизни найдут правильный путь?

— Но позвольте, — Александр Матвеевич явно не ожидал такого отпора, — нам предписывают воспитывать людей в духе патриотизма, любви к Родине, и в этом отношении мой доклад безупречен. Ребята должны знать, что они живут в самой счастливой стране, в самое счастливое время и для них делается всё, что возможно.

— А говорить о будущих возможных трудностях — это, вы считаете, непатриотично?

— В какой-то мере, да!

— Значит, по-вашему, настоящими патриотами могут быть только те, кто не увидит никаких трудностей? Значит, наши отцы, перенёсшие голод и разруху первых лет становления Советской власти, не были настоящими патриотами? Разве наше поколение, перенёсшее столько горя и бед во время войны, стало меньше любить Родину? Ерунда! Если хотите, как раз наоборот! Дорого только то счастье, которое добыто в трудностях, в борьбе! Да, пожалуй, лучшим примером может служить целина. Тысячи юношей и девушек бросили лёгкую жизнь под крылышком у своих родителей и отправились в трудностях и в борьбе завоёвывать своё счастье. И что ж, по-вашему, это — непатриотично?

Но аргументы Владимира Кирилловича на завуча нисколько не подействовали. Он уселся за свой стол, снова взял в руки карандаш и, постукивая им в такт своим словам, чётко и раздельно произнёс:

— Во-первых, не приписывайте мне того, чего я не говорил, а, во-вторых, не вам меня учить, что и как нужно говорить ученикам. Вы в школе работаете ещё без году неделю и лучше бы прислушивались к советам более опытных товарищей. А о вашем поведении на сегодняшнем собрании мы поговорим на ближайшем педсовете.

— Хоть в горкоме партии! — в сердцах ответил Владимир Кириллович. Он вышел из учительской и хлопнул дверью.

У входа в зал он остановился.

«Фу, чёрт, нервы! — выругался он про себя. — Пальцы дрожат, и щёки, наверное, все в красных пятнах. Нет, в таком виде показываться ребятам нельзя!»

Он подошёл к окну, забарабанил пальцами по стеклу. Хотелось отключиться от неприятного разговора в учительской, но мысли всё текли в одном направлении.

«Вот твёрдолобый! Он, поди, и сейчас на всех уроках твердит: учитесь лучше — в институт попадёте! Будете лениться — уголь пойдёте на станцию грузить! Вместо того чтобы приучать ребят к физической работе, он пугает ею. И таким доверяют воспитывать молодёжь! Да ещё назначили заведующим учебно-воспитательной частью! Парадокс какой-то!»

Взрыв возмущённого шума, донёсшийся из зала, заставил его поморщиться: «Что там ещё такое?» Он подошёл к двери, приоткрыл её и заглянул в зал. На трибуне стоял Женька Курочкин. Картинно обняв кафедру и наклонившись к залу, Женька, перекрывая гул, говорил:

— Вы возмущены, леди и джентльмены? Совершенно напрасно. Ничего нового я не сказал. Просто изложил в популярной форме великую истину, которую открыл ещё Горький: «Когда труд — обязанность, жизнь — рабство»! И когда мне говорят, что я должен работать, делать то-то и то-то, я воспринимаю это как покушение на мою личную свободу, гарантированную мне Советской Конституцией!