Катерина Сильванова - Лето в пионерском галстуке

Юра прислонил торс к постаменту, поставил рядом голову и обернулся посмотреть на единственное, что уцелело на площади, – голый флагшток, который так же, как двадцать лет назад, гордо устремлялся в небо.

Впервые Юра приехал в «Ласточку» в одиннадцать, и этот лагерь привел его в такой восторг, что родители стали брать путевки ежегодно. Юрка обожал это место в детстве, но с каждой сменой возвращение приносило меньше и меньше радости. Здесь ничего не менялось: год от года те же пройденные вдоль и поперек тропинки, те же вожатые с теми же поручениями, те же пионеры, живущие по все тому же распорядку. Все как обычно. Кружки: авиамодельный, кройки и шитья, художественный, физкультурный и кибернетический. Речка – температура воды не ниже двадцати двух градусов. Гречневый суп – на пятничный обед от поварихи Светланы Викторовны. Даже шлягеры на дискотеке из года в год повторялись. Вот и последняя смена началась как обычно – с линейки. ***

Отряды подтягивались на площадь и занимали свои места. В солнечных лучах кружили пылинки, в воздухе ощущалось одухотворение. Пионеры стояли счастливые от новых встреч со старыми друзьями. Вожатые командовали подопечными, окидывали площадку строгими взглядами, в которых нет-нет да и проблескивала радость. Директор хорохорился – за весну удалось отремонтировать аж четыре корпуса и даже почти закончить строительство нового. И только Юрка был снова не такой, как все, одному ему за пять лет осточертел этот лагерь, одному ему веселиться не хотелось. Даже как-то обидно стало и отвлечься не на что.

А нет, кажется, нашлось на что. Справа от флагштока в окружении пятого отряда стоял новый вожатый. В синих шортах, белой рубашке, красном галстуке и очках. Студент, может быть, даже первокурсник, самый молодой из вожатых и самый напряженный. Душистый ветер приглаживал выбившиеся из-под алой пилотки волосы, на бледных ногах краснели свежерасчесанные комариные укусы, сосредоточенный взгляд гулял по детским макушкам, губы непроизвольно шептали: «Одиннадцать, двенадцать, три… тринадцать». Кажется, его звали Володя – Юрка слышал что-то такое возле автобуса.

Протрубил горн, взлетели руки в пионерском салюте, на сцену поднялось руководство лагеря. Воздух сотрясли слова приветствия, загремели пафосные речи про пионерию, патриотизм и коммунистические идеалы, тысячу раз повторенные, заученные Юркой слово в слово, хоть пересказывай. Он старался не хмуриться, но ничего не получалось. Он не верил ни улыбке старшей воспитательницы, ни ее горящим глазам, ни пламенным речам. Ему казалось, что ничего настоящего ни в них, ни даже в самой Ольге Леонидовне не было – иначе зачем повторять одно и то же? У искренности всегда найдутся новые слова. Юрке вообще казалось, что все в его стране живут по инерции, по старой привычке произносят лозунги, дают клятвы, но в глубине души ничего не чувствуют. Что все это – напускной пафос. Что один он, Юрка, настоящий, а другие – особенно этот Володя – роботы.

Нет, ну разве такой кадр, как он, мог быть живым человеком? Весь из себя идеальный, умница-комсомолец, его будто в оранжерее вырастили под колпаком! Ну правда ведь как с плаката: высокий, опрятный, собранный, ямочки на щеках, кожа сияет на солнце. «Вот только с шевелюрой неувязочка вышла, – злорадно хмыкнул Юрка, – не блондин». Ну и пусть не блондин, зато причесался – волосок к волоску, не чета всклокоченному Юрке. «Робот и есть робот, – оправдывался он, стыдливо приглаживая вихры, – у нормальных людей волосы на ветру колом стоят, а у этого, ишь ты, только приглаживаются. Пойти, что ли, в кибернетический записаться?»

Юрка так крепко задумался и так засмотрелся на Володю, что едва не пропустил самое главное – подъем флага. Благо соседка стояла рядом, одернула. Он и на флаг посмотрел, и «взвейтесь кострами, синие ночи, мы – пионеры, дети рабочих» [1] Текст песни «Взвейтесь кострами» (слова А. Жарова, муз. С. Дешкина). – Здесь и далее примеч. авторов. пропел как положено. Только после «всегда будь готов» снова уставился на Володю и стоял как болван до тех пор, пока пятый отряд не начал расходиться. Вожатый, поправляя очки, ткнул себя в переносицу и зашептал: «Двенадцать… Ой! Тринадцать… Трина…» – и ушел вслед за детворой. ***

Юра угрюмо покачал головой, еще раз обводя взглядом площадь. Время не щадит ничего и никого – вот и место, такое родное, потому что именно здесь Юра впервые увидел своего «В», зарастало лесом. Пройдет лет десять, и тут будет совсем уже не пройти сквозь ветви густого ясенелистого клена, а случайного путника не на шутку испугают выглядывающие из поросли части гипсовых тел пионеров. Или будет еще хуже: стройка доберется сюда, лагерь снесут, а на столь дорогих Юриному сердцу местах вырастут коттеджи.

Юра побрел в западный угол площади, к дорожке, по которой вожатые уводили младших пионеров после линейки. Дорога вела его дальше, к реке, но он стоял на месте и выискивал теряющуюся в траве тропинку. Ориентируясь больше на память, чем на то, что видели глаза, узнал развилку: слева виднелись очертания спортплощадки и корта, а справа, чуть подальше, можно было рассмотреть остатки корпусов малышни. Но Юра повернул обратно, на площадь, и направился в другую сторону, к эстраде и кинозалу. Он брел, озираясь на высокие деревья, и ему казалось, что все вокруг – какой-то странный сон. Он вроде узнавал эти места: вон там, на возвышении, виднелись щитовые, а если пройти дальше, можно оказаться у кладовых. И, воскрешая в памяти картинки, переживал щемящее чувство – теплое и родное. Но в то же время к нему примешивалась горечь: все здесь стало чужим и незнакомым.

Вскоре он оказался на эстраде – месте, где началась его история, их история. Недолгая, но такая яркая, что согревала своим светом огромную часть его жизни.

Огороженная низеньким повалившимся забором танцплощадка с ракушкой-сценой когда-то была украшена красными флагами и расписными плакатами «Слава КПСС» и «Мы – юные ленинцы», старыми даже для Юриного времени. Под ногами валялся рваный, выцветший, грязно-оранжевый плакат-растяжка со стихами. Стоя на рваной тряпке, Юра посмотрел вниз. Прочел, что смог разглядеть: «Как повяжешь галстук, береги…» – и отвернулся. Справа от сцены традиционно висела одна из копий распорядка дня. Теперь единственная сохранившаяся строчка сообщала, что четыре тридцать – это время для общественно полезных работ. Слева, на самом краю танцплощадки, все еще высился Юркин наблюдательный пункт – величественная трехствольная яблоня. Когда-то увешанная тяжелыми плодами и гирляндами, а теперь высохшая, искореженная и поломанная. На нее уже не удалось бы взобраться – рухнет. Впрочем, Юрка и раньше падал с нее – двадцать лет назад, когда по поручению вожатой вешал на дерево пестрые электрические гирлянды.