Борис Конофальский - Инквизитор [litres]

– Уезжать надумали, экселенц?– Спросил Сыч.

– Откуда знаешь?

– Так Ёган с дворовыми мужиками вещи ваши в телегу носят. Много ума не надо что б скумекать.

– Уезжаю,– произнёс солдат.

– Значит, обманул вас барон, не дал вам рыцарства. И дочка его сбежала? Значит и свадьба отменяется?

– Тебе то, что за дело,– сухо сказал Волков,– чего хочешь?

– Может, возьмёте меня с собой?

– Куда, дурень, я тебя возьму? Я сам не знаю куда еду и где жить буду. И денег, жалование тебе платить, у меня нет.

– Так мне и не надо, пока с вами буду, авось еду мне купите, а как куда приедем, так я и сам прокормлюсь. Либо в должность пойду, либо при вас буду, коли вы должность сыщите. А в дороге от меня завсегда польза будет. Вы ж знаете, экселенц, от меня польза завсегда есть.

Сыч говорил, заметно волнуясь, уговаривал, он боялся, что Волков его не возьмёт.

– Зачем тебе со мной, Сыч?– Спросил солдат. – Ты ловкач ещё тот, ты и без меня должность найдёшь.

– Добрый вы и честный, – сказал Фридрих Ламме. – Таких, как вы, мало.

Волков понял, что он врёт или привирает:

– Правду говори, Сыч, а то не возьму.

– Ну, раз так, то скажу, – Сыч заговорил заметно иначе, серьёзно, обдуманно, – люди говорят, что вы не просты, что вы птица большого полёта, с такой птицей и другим легко взлететь будет. И я думаю, что тут людишки обычно дураки, а тут-то они правы будут.

– Что ты несёшь, говори, что удумал,– опять не поверил ему солдат.

– Раз так, ладно, скажу. Монах надысь с Агнес, этой блажной, разговаривали, а я на лавке спал, ну, как спал, дремал, так вот, блажная наша и говорит, господин наш, птица большого полёта, так и сказала, – уточнил Сыч. – Большого полёта, и здесь свой путь только начинает. Вот я и думаю, может, мне с вами полететь.

– Дурак ты, Сыч, – вдруг засмеялся солдат,– девчонке косоглазой поверил. Птица… Чушь глупая.

– Так ей все верят, экселенц, даже вы. А раз чушь, то, что вам бояться. Погоните меня потом. Ну, так берёте меня?

– Жалования не будет, только корм. – Сказал Волков, заканчивая разговор.

– И то добро, пока я на это согласен. – Сыч поклонился.

– О, согласен он, – съязвил солдат и тут же увидал монаха.

Он нес секиру, копьё, алебарду и еще какие-то вещи в телегу. И главное, он положил свою большую книгу в телегу. Волков позвал его к себе, брат Ипполит быстро положил все остальные вещи в телегу и поспешил к солдату.

– Я уезжаю, – сказал Волков.

– Да, господин, я знаю. Ёган сказал вещи в телегу снести. Я помогаю.

– Помог ты мне, монах, хотел спасибо тебе сказать на прощанье. А книгу ты мне что даришь что ли?

– Книгу? На прощанье? – Брат Ипполит замялся. – Господин, я прощаться-то не желаю.

– Ты что монах, никак с нами собрался? – на правах хозяина спросил Сыч. – А монастырь свой бросишь что ли? В расстриги подашься?

– Зачем в расстриги, я благословение от аббата получил. Благословил он меня на путь с господином коннетаблем.

– И куда это ты собрался с господином коннетаблем, если он сам не знает куда поедет? – допытывался Сыч.

Волков стоял в растерянности.

– Почему же не знает, знает он, он к…

– Помолчи, – прервал монаха солдат,– так, что ты говоришь, настоятель тебя благословил со мной ехать?

– Благословил, – кивнул монашек, – даже книгу разрешил из библиотеки забрать.

– И велел, наверное, писать ему обо мне.

– Да, велел каждый месяц писать о вас ему. – Ничуть не смущаясь, отвечал брат Ипполит. – С кем встречались, что делали.

– Соглядатаем, значит, едешь, – сказал Сыч.

– Наверное, – честно отвечал монах, не понимая смысла этого слова.

– Вот нужен он нам такой, экселенц? – спрашивал Сыч. – Лишнее брюхо.

– Да пусть едет, – сказал Волков. Он подумал, усмехаясь про себя, что раз не дали ему рыцарского достоинства, так хоть пусть свита будет как у него как у благородного, тем более, что кроме прокорма тратиться на неё не нужно. Он ещё раз усмехнулся. Оброс он здесь и вещами, и людьми.

– Сержант едет, – закричал со стены один из дворовых мальчишек.

Ёган бросил таскать вещи, не поленился, полез на стену с дворовыми людьми и уже оттуда заорал радостно:

– Он Франческу поймал.

– Франчкску поймали, – задорно подхватили мальчишки на стене. – Поймали её. Везут, везут убийцу.

– Поймал, значит, – тоном, не предвещавшим ничего хорошего служанке госпожи Ядвиги, произнёс Сыч.

Он покосился на Волкова, но тот ничего не сказал, стоял посереди двора, ждал, когда сержант привезёт Франческу. И тот вскоре привёз её. Сержант ничего не знал о том, что натворила служанка.

– И ведать не ведал, – рассказывал он, – я от реки ехал, туда следы вели лошадей, и вижу конный нам на встречу. Нас увидал и в лес поворотил. Ну, я и думаю, гляну, кто там с нами видится, не желает. Заехали в лес, а там эта… – он указал на Франческу плетью, – в кустах прячется.

Франческа сидела на камнях посреди двора, платье разодрано, руки вывернуты и стянуты натуго сзади веревкой. Сама растрёпана, на зверя похожа, и со всей ненавистью глядит только на солдата. Вокруг неё дворовый люд собрался, бранят её и даже пытаются бить, а она лишь на него глядит. Только на него. Если бы взглядом можно было убивать – Волкова разорвало бы. Нет у этой страшной бабы больше врагов, он! Он единственный!

А Волков на неё даже и не глянул, стоял, слушал сержанта, чуть улыбался, да похваливал его. А потом произнёс небрежно:

– Сыч, а ну глянь-ка её, поищи моё золото, вдруг она его не успела в лесу его схоронить, пока от сержанта пряталась.

– Сейчас всё сделаю, – заверил Сыч, – как её обыскивать, по-честному – в подвале или с позором – прямо тут.

– Ни какой чести ей. Тут обыскивай. – Сказал коннетабль с усмешкой. – По-доброму она всё равно не понимает.

– А ну-ка, ребята, подсобите, – сказал Сыч самым крупным стражникам, подходя к женщине. – На брюхо её кладите и сверху садитесь. Держите крепко.

Франческа была необыкновенно сильной женщиной. Даже когда два крупных стражника положили её на живот и уселись на неё сверху, раздвинув ей ноги широко. Она сопротивлялась, выкручивались, как могла. Но Сыч знал своё дело, видно, делал это не в первый раз, он задрал ей юбки и, не брезгуя запустил пальцы женщине в зад. Франческа завыла, попыталась сбросить стражника, пыталась сдвинуть ноги, но ничего у неё не вышло. Сыч вытащил пальцы из неё, вытер об её же платье и скомандовал:

– На спину её.

Стражники перевернули Франческау на спину, один сел на ногу другой придавил ей лицо коленом, а она продолжала выть и извиваться, даже пыталась грызть колено стражника и проклинала Сыча на ламбрийском языке, а Сыч спокойно запустил руку ей в утробу. Плевать ему было на все её проклятия. Фридрих Ламме делал своё дело.