Альфред Элтон Ван Вогт - Избранные произведения. Том I [Компиляция]

Оглядевшись, Модьюн заметил, что на самом деле эта спальня отличается от других. За последним рядом коек был альков. Там стояли столы и уже знакомое ему оборудование столовой.

Произведя быстрый осмотр, Модьюн неуверенно произнес:

— Я решил, что надо все-таки зайти проститься.

По щеке Роозба скатилась крупная слеза. Вид у него был неважный, он заметно осунулся.

— Спасибо дружище, — произнес он сдавленным голосом.

Модьюн рассматривал его с неподдельным изумлением.

— В чем дело? — спросил он. — Ведь мы все там будем раньше или позже. Так почему бы и не сейчас? Я имею в виду, завтра, — поправился он. После этих слов воцарилась тишина. Потом Доолдн подошел и встал прямо перед ним. На его щеках пламенели багровые пятна. Ягуар судорожно сглотнул — было видно что он с трудом сдерживается — и, нахмурившись, сказал:

— Странные мысли у тебя, парень. В жизни не видел таких обезьян. Это надо же — вылез на свидетельское место и заложил нас всех!

— Против правды не пойдешь, — попытался защититься Модьюн. И тут до него, наконец, дошло, что в словах ягуара нет и намека на дружелюбие. — Ведь вы не очень на меня разозлились, что так получилось, правда? — спросил он.

Пятна на щеках Доолдна разгорелись еще ярче.

— Как бы не так! Я зол на тебя, как тысяча чертей! Он вздохнул. — А потом подумал — да ведь наш разлюбезный дружок, обезьяна безмозглая, снова свалял дурака, — и на место злости приходит отчаяние. Ведь так, ребята? Он оглянулся на друзей.

— Так, — мрачно подтвердил Наррл и Икхдохс. Роозб молча утирал глаза.

Надо же, настолько не видеть будущего! Модьюн почувствовал что их необходимо переубедить.

— Сколько тебе лет? — спросил он каждого по очереди. И впервые узнал, что самому старшему, Роозбу, тридцать три, а самому младшему, бегемоту, двадцать шесть. Они человекозвери, значит, им предстоит прожить лет до шестидесяти. — Итак, в среднем полжизни вы уже прожили, подытожил Модьюн. — Стоит ли так цепляться за оставшуюся половину?

В ответ — только недоуменные взгляды.

Наконец, лис в сердцах бросил:

— Угораздило же меня попасть в такую жуткую передрягу — и всего лишь потому, что хотел помочь приятелю?

Модьюн растерялся. Он никак не мог связать два эти факта.

— Ты хочешь сказать, — озадаченно произнес он, — что видишь причинно- следственную связь между этими событиями? Ничего подобного. Ты сделал свое дело. Потом человекозвери сделали свое. В рациональном мире эти факты никак не соотносятся. Только наше подсознание обманывает рассудок поисками какой-то зависимости. На самом деле ее нет.

Модьюн видел, что его слова не находят никакого отклика. Ему стало ясно, что приятели просто раздавлены, неизбежный конец все больше страшит их. Почувствовав внезапный прилив жалости, он сказал:

— Поймите, в этой жизни еще никто не обнаружил никакого смысла. Поэтому каждому виду лучше уменьшить свою численность до маленькой группы, в которой каждый нес бы в себе весь набор генов, все генетическое наследство своего народа, и ждать.

— На Земле каждый из ваших видов насчитывает множество особей, — продолжал он. Зачем же цепляться за жизнь отдельной личности — ведь она всего лишь копия других. Вы все равно можете погибнуть в бою на чужой планете.

В дверь забарабанил часовой.

— Всем посторонним покинуть помещение! — гаркнул он.

— Еще минутку, — попросил Модьюн. Потом повернулся к друзьям. — Ну, что вы на это скажите?

По щеке Роозба снова поползла крупная слеза.

— Прощай, дружище, — сказал он. — Не пойму, о чем ты тут толковал, но думаю, ты хотел, чтобы вышло как лучше. — Он протянул руку.

Модьюн вздохнул, подражая Доолдну.

— Что ж, — сказал он, — если вы так все воспринимаете, тогда вам, пожалуй лучше пойти со мной… Какой смысл поступать наперекор своим желаниям? Я скажу властям, что вы сочли приговор неприемлемым.

Договорились?

Все четверо уставились на него, а ягуар сказал:

— Как это — пойти с тобой? — в его голосе звучало сожаление, — ведь за дверью вооруженный охранник.

Модьюн нетерпеливо махнул рукой.

— Я просто внушу ему, что у меня пропуск — самую малость вмешаюсь в его мысли — а потом мы продолжим разговор у меня в каюте.

«Конечно, так просто это не пройдет, — подумал он. Придется, пожалуй, все-таки побеседовать с нунулийским правителем».

Примерно через час после того, как все четверо проследовали за ним в его каюту, раздался звонок в дверью Модьюн открыл. На пороге стоял высокопоставленный гиена-офицер в расшитом мундире.

— Мне снова предписано просить вас явиться на беседу с нунулийским правителем, прошептал он. — Придете?

Модьюн вышел в коридор, установил вокруг каюты защитный энергетический барьер и ответил:

— Я готов идти сию же минуту.

Потом закрыл за собой дверь

Он шел за офицером по коридору и думал: «Нужно доказать нунулийскому правителю, что судебный процесс был начисто лишен всякой логики».

Пока они поднимались на лифте все выше и выше, Модьюну пришло в голову, что его жизнь значительно осложнилась: теперь придется до конца полета не только защищаться самому, но и защищать друзей. Когда они шли через холл от одного лифта, он подумал: «Будем надеяться, что нунулийский правитель предложит какое-нибудь приемлемое решение».

После того, как второй лифт остановился, человек-гиена, сосредоточился на панели управления, и, когда на ней замигал белый свет, нажал кнопку. Дверь бесшумно растворилась, и офицер сказал:

— Вы пойдете один. Беседа будет конфиденциальной.

Модьюн вышел. Дверь так же мягко закрылась. Не оглядываясь по сторонам, он вошел прямо в комнату. Она была квадратной — не больше трех с половиной метров в длину и ширину — совершенно пустая, если не считать подобия матраса на полу. На нем лежал нунулиец.

Модьюн сразу понял, что нунулиец незнакомый, не один из тех двоих, которых он встречал на Земле. Все правильно. Нужно, чтобы один нунулиец был на корабле, а другой, конечно, оставался на Земле. Если комитет даст какое-то поручение, везде найдется исполнитель.

— Вы пришли ко мне в то время, когда я отдыхаю от своих многотрудных обязанностей, — промолвил простертый на полу инопланетянин.

Модьюн огляделся, пытаясь найти вход в соседнюю комнату. Или еще что- нибудь. Но поверхностный осмотр ничего не обнаружил.

— Это и есть ваша резиденция? — спросил он.

— Да.

— То есть, ваше жилище здесь, на корабле? допытывался Модьюн.

— Да. — Казалось, длинное лицо, туго обтянутое серой кожей, неуловимо изменилось, как будто изнутри на нем пыталось проступить какое-то изображение. Но это изображение являло собой не зрительный образ, а мысль или чувство, так что понять его было нелегко.