Патрик Уайт - Фосс

– Что ж, я ожидал от вас большего, – сказал Фосс. – Ничтожные умы робеют перед великими свершениями. Будем надеяться, что ничтожный ум выдержит тяготы обратного пути, к тому же в одиночестве.

– Я – человек простой, – проговорил Джадд, – и многого не понимаю, но себе-то доверять могу.

Фосс рассмеялся. Он сидел и вытаскивал камешки из маленькой кучки.

– Так вот, я иду назад, – закончил Джадд. – И поведу за собой всех, кто думает так же.

Значит, вот она, проверка. Фосс швырнул ненавистный камень в темноту.

Тернер тут же вскочил и напрягся, пытаясь выговорить нужные слова. Он был похож на хрящеватую курицу, вырвавшуюся из клетки.

– Можешь на меня рассчитывать! – поспешно крикнул он. – И Ральф тоже пойдет!

– Говори за себя! – рявкнул Ангус, устыдившись, что его выдала такая дрянь, к тому же бывшая ему другом.

– Несомненно, к утру примут решение и остальные, – сказал Фосс. – Джентльмены, желаю вам доброй ночи. У вас есть несколько часов. Ночи все еще холодные, что весьма способствует размышлениям.

Потом он уполз в свою палатку, причем проделал это не лишенным достоинства образом.

Под звездами ситуация прояснилась, хотя и не без потерь, и к утру каждый знал, в чем должен признаться. В некоторых случаях решение было слишком очевидно, чтобы облекать его в слова. К примеру, для Фрэнка Лемезурье надежды не было ни на одном пути, кроме как с Фоссом, и тот, прочтя написанное, даже не мечтал об иных доказательствах его преданности. Фрэнк занимался поклажей и седлал лошадь. Где-то он спрятал свою книжку, которой по-прежнему дорожил, хотя больше и не писал в ней, словно все уже было сказано.

Тернер что-то бормотал. Перспектива возвращения к нормальной жизни высвободила в нем некую жилку безумия, прячущуюся в каждом человеке.

– Альберт, есть я не стану, – говорил он с хитрым видом, – и нам придется везти гораздо меньше провизии! Удивительно, как мало человеку надо. Я сделаюсь одной сплошной головой, вот увидишь! Еда, дескать, только притупляет мозг.

Тут к ним подошел немец и настоял на справедливом дележе припасов. При бледном утреннем свете они с Джаддом решили эти вопросы вполне легко и по-дружески. Хотя оба дрожали и зубы их клацали, причиной тому был только холод.

– Жаль, нет компаса! – рассмеялся Фосс, ставший мелким, благородным и рассудительным существом.

– Ни к чему нам никакой компас! – захохотал крупный, веселый Джадд.

К ним подошел Ральф Ангус, ужасно неуверенный в своем решении и отчаянно нуждавшийся в макассаровом масле [38] Популярное в Викторианскую эпоху средство для роста и укладки волос, использовалось исключительно мужчинами. , которое обеспечивает, по меньшей мере, половину уверенности молодым, приятным во всех отношениях джентльменам.

– Я принял решение, – сказал тот, кто потратил на это всю ночь.

– И что же? – спросил Фосс, который знал ответ и готов был отпустить Ангуса.

– Я принял решение, – повторил Ангус, потея на холоде, – присоединиться к Джадду. Вряд ли стоит и дальше лезть в эту глушь. Земли у меня хватает, – коротко добавил он, не уточняя количество акров, потому как это было бы не совсем уместно.

– Значит, вы богаты, – заметил Фосс со всей серьезностью.

– Я имею в виду, – с запинкой проговорил несчастный молодой человек, – что земли на побережье столько, что хватит всем!

И тут его новый предводитель, то есть Джадд-каторжник, положил сильную руку на плечо молодого помещика и попросил что-то сделать.

– Ладно! – резко ответил Ральф Ангус, впрочем, с твердым намерением подчиняться.

Он ушел выполнять поручение и тем самым передал свою жизнь в руки Джадда. Поскольку руки у того были умелые, возможно, он и не прогадал, хотя сам молодой человек чувствовал, что предал свой класс – раз и навсегда.

Все собрались в кратчайшие сроки, причем на удивление слаженно и дружелюбно, однако, когда момент расставания наступил, движения их сделались резкими и неестественными. Разъезжаясь в разные стороны, люди вспомнили, насколько близко узнали друг друга за время путешествия, и ни у кого не возникло желания оглядываться назад.

Только Гарри Робартс окликнул своего приятеля:

– Прощайте, мистер Джадд.

Они забыли про Гарри, который, конечно, был всего лишь мальчишкой и дурачком. О нем позабыл даже Джадд, чуявший привязанность мальчика и всегда знавший, что ему придется его потерять.

– А, Гарри, прощай, – ответил каторжник, чувствуя себя уличенным. Прочистив горло, он ворчливо добавил: – Ты меня покидаешь. Я-то думал, ты пойдешь со мной. – Хотя это была неправда.

– Я пошел бы с вами… – начал мальчик и заколебался.

Тогда почему бы Гарри не пойти? Причин у него не имелось, разве что так было задумано.

– Я пошел бы с вами, если бы захотел! – крикнул он в лицо своему другу и вонзил пятки в бока лошади. – Но я не хочу! – завопил он. – Вот и езжайте себе! Езжайте-езжайте, не то все ребра вам переломаю!

Два отряда разъехались в противоположные стороны. За исключением Гарри Робартса, участь которого угнетала его самого, все значительно воспрянули духом. Черный Джеки, все так же ехавший по правую руку от Фосса, усмехался, покачиваясь на едва волочившей ноги и тощей как скелет лошади. Многое превышало разумение юного аборигена, зато он был жив. Невидимая веревка, связывавшая кавалькаду, медленно порвалась, и вскоре на равнине не осталось никаких следов экспедиции, не считая небольшой груды камней, обозначающих могилу мистера Пэлфримена.

Хотя заработанных денег вполне бы хватило, чтобы искупить его невысокое происхождение, мистер Боннер никогда и не претендовал на принадлежность к высшему классу. Подобную роскошь он оставил своей супруге, которая получала огромное удовольствие и от привилегий, и от тягот, к нему прилагающихся. Торговец же получал удовольствие от денег, поскольку в свое время успел побыть и мальчиком на побегушках, и вечно виноватым работником, и личным секретарем у нескольких суровых дельцов. Он действительно любил свое состояние, обеспечившее защиту, как считал он сам, от жизненных невзгод, и постепенно мистер Боннер позабыл, что устрица без раковины ничуть не более уязвима, чем человек. Торговец любил думать, что спасение при жизни означает также спасение после смерти. Вследствие этого он часто пытался подсчитать, сколько и от кого именно может выторговать себе небесных благ, дабы убедиться, что войдет в Царство Божие через нужные врата, и даже начал тайно отписывать щедрые суммы всем конфессиям, включая и те, которые одобрял.

Однако изыскания интеллектуальные, не говоря уже об изысканиях духовных, – занятие для мужчины не вполне серьезное, кое мистер Боннер оставлял женщинам или чудаковатым знатокам. Если он и испытывал томление духа, то предпочитал утолять его на свежем воздухе, прореживая бутоны на камелиях – в тех прекрасных, глянцевых, аккуратных, непролазных зарослях кустов, которые посадил своими руками и которые росли вместе с его собственным богатством. Хотя в конечном итоге цветы камелий страдали от излишнего совершенства, а благонадежная вечнозеленая прелесть к лету наскучивала, именно это он и любил: неизменный ответ своим ожиданиям. Взять, к примеру, Бога. Если бы его Бог не был скучен, мистер Боннер, чего доброго, заподозрил бы Его. На самом деле уважение торговца тканями к воле Божьей приблизительно сравнялось с уважением к своей собственной воле. Занимаясь законной торговлей много лет, он только теперь начал подозревать, что жизнь готовит ему жестокий сюрприз.