Сергей Чернышев - Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн

Наступает вторая эпоха человеческой истории. Можно по-разному называть её субъекта, но это уже не просто производитель – это собственник. И нужно учиться им быть. Здесь подойдёт термин Homo Ludens – человек играющий. Но не бездельник, который играет в шашки. Дело в том, что игра – это прежде всего многостороннее взаимодействие с другими. И игрок, в отличие от производителя, сконцентрирован не столько на вещах, сколько на других игроках: хочет ли он их обыграть, или хочет он им подыграть, дать пас на выход или отобрать мяч – он вынужден смотреть не только на мяч. Homo Ludens – новый человек, ориентированный на систему хозяйственных отношений между людьми. В этом таинство превращения.

Но в нашей стране развитие пошло, с этой точки зрения, строго наоборот. Партия марксофилов провозглашала, что мы тут впервые в истории человечества на научной основе начнём создавать общественную собственность. Но, как у нас водится, созидание чего-то происходит путём ломания того, что якобы мешает созидать. В частности, здесь, как выяснилось, окопались какие-то кулаки, буржуины и прочие враги трудового народа, каковые мешают созидать общественную собственность, потому что у них частная. И покуда мы не выкорчуем этих супостатов и не изымем старую собственность, нам как-то не с руки приступать к строительству новой.

Обычно, когда всё удаётся до основания разнести, выясняется: в гуще перемен как-то подзабылось, что же мы планировали строить, а люди, которые знали, что делать, то ли перемёрли, то ли разъехались. В 90-е у нас цикл повторился, в очередной раз. Только враги поменялись с точностью до наоборот.

Будет здесь будущее или нет – впрямую зависит от того, появится ли поколение, которое займёт позицию хозяина страны. Хозяина в том числе и по отношению к тому, что ему достанется от рыночной четверти века.

Часть вторая. Кто такой Faber

Р. Б.: Итак. У нас есть страна, по которой проложены ветки железных дорог из ниоткуда в никуда. Когда-то я беседовал с одним человеком и задал ему простой вопрос: жизнь ведь стягивается к трассам, стягивается к веткам, а дальше нет жизни? На что он мне сказал, что мы живём в XXI веке, у нас интеллектуальная цивилизация, компьютеры – в общем, и не надо. И нормально, стягивается и стягивается, и всё. Но при этом всё время, сколько я себя помню, происходят попытки организовать жизнь где-нибудь за пределами этих трасс. И даже кое-где кое-что шевелится на самом деле. Это я к тому, что можно ли на самом деле централизованно помочь заново организовать жизнь, которая исчезла?

С. Ч.: Мир Faber'а рукотворен, здесь ничего само не делается. Даже невидимые руки – человеческие. Хотите изменить урбанизированную среду в сторону пасторальной? Будьте добры для начала эту точку зрения обсудить в профессиональном сообществе, потом в широком, превратить её в видение, видение в цели, цели сделать мотивирующими для людей, привести общество в движение, сделать так, в частности, чтобы это было инвесторам выгодно. Это огромная, серьёзная работа.

Мне может быть симпатична пастораль или нет, но вас не должно интересовать, что нравится мне. То, что город, как и вообще любое человеческое создание, большую часть своего существования от чего-либо задыхается или погибает – это естественно, потому что предки строили его не для такой массы понаехавших, а передвигаться предполагали не на джипах, а на лошадях. Кроме того, в развитии любого общества была, есть и будет органика, имманентный его жизни «путь Дао». Но органика всё равно воплощает себя человеческими руками. Она – жюри, а не исполнитель.

Р. Б.: Какую именно органику мы сейчас хотя бы физически можем осуществить руками?

С. Ч.: Отсылаю вас, если позволите, к тексту «Новая Антарктида». Вот страна наша многострадальная, бескрайние просторы, на которых мало что колосится, зато множество полуповаленных плетней. Можно часами говорить о том, как устроены наши заборы. Это – произведение искусства, и кажется, что каждый метр отечественного забора должен стоить в сто раз дороже, чем где-нибудь в Англии. Он у них ровный, с одинаковыми штакетинами – а у нас ни один элемент забора не повторяет остальные ни цветом, ни формой, ни наклоном. Это ведь серьёзная ручная работа за большие деньги…

Текст начинается с грустной истории про фашиста Гесса, который говорил (дословно не ручаюсь), что вот тут мы, немцы, сгрудились на пятачке земли, который старательно и заботливо возделываем, а вот гигантская Россия, которая огородила кривыми-косыми заборами и колючей проволокой огромный участок благороднейшей земли, и ничего не делает там – валяется как собака на сене. И поэтому мы претендуем на лебенсраум, пойдём на эту землю и оприходуем.

Есть грубый вариант вторжения, но есть много более мягких вариантов потери суверенитета. Но факт остаётся фактом: если вокруг нас со всех сторон страны, у которых производительность территории (то есть объём ВВП, отнесённый к площади страны) в несколько раз больше, то извне возникает и нарастает давление. Это означает, что по мере того, как в мире ресурсов всё меньше, а людей всё больше, будет подниматься – и уже поднимается – вопрос о том, какого чёрта мы занимаем эту гигантскую территорию, которая нам досталась – как и всем странам – волею судьбы, и ничего на ней не делаем. Поэтому жёсткая форма давления состоит в том, что нас попросят подвинуться. Уже просили. Слава богу, мы не очень подвинулись. А мягкая форма состоит в том, что нам будет предложен вариант международной помощи, от которой мы не сможем отказаться.

То есть, пожалуйста – пограничные столбы, флаги, гимны. Все приезжие владеют русским, ходят по праздникам в лаптях и косоворотках, – но всё равно приезжают гаст– или какие угодно – арбайтеры, которые под международным присмотром доосваивают нашу территорию до среднемирового уровня производительности. При этом всё, что здесь произведено, продаётся на мировых рынках по рыночным ценам, и пусть даже мы получаем большую долю как компенсацию моральной ущербности. Вот гуманный вариант. Всё равно это вариант страны-резервации.

Поэтому единственный способ для родины выжить и сохранить суверенитет – это в разы поднять производительность хотя бы до среднемирового уровня. Но если развернуть картинку зеркально, можно сказать о том же более оптимистично. Что будет, если поднять производительность наших территорий до среднемирового уровня? Это означает за короткий срок прирост мирового ВВП на 10–20 %. Это будет самый большой рывок в истории человечества. Эпоха глобального роста. Это означает, что мы, как собака на сене, сидим на колоссальном складе ресурсов, где вполне осуществима экстенсивная фаза быстрого кратного роста. Экстенсивная. Нам не надо покрывать всю территорию заводами или коровниками. Надо всего-навсего поднять степень освоенности до уровня Туниса. Навести элементарный порядок, немного повысить урожайность. Мы живём в заповедном краю в удивительное время, по объёму недопроизведённого ВВП с нами сравнима только Антарктида.